я продвигался к противоположной сопке, туда, где еще недавно бился пульс страны и останавливался пульс невольников, — к штольням и обработочной фабрике. Поймал себя на том, что стараюсь идти, как приказано, не отклоняясь от намеченного пути. Затылком чувствую глазок прицела. То и дело поглядываю на вышки, протянувшиеся от сопки до сопки. Фабрика — Лохнесское чудовище, примерзшее к скале, почти отвесной, в которой зияют рваные контуры штолен, затянутые льдом или заложенные бревнами. Чудовище веером разбросало ржавые щупальца в виде узкоколеек для вагонеток, которые валяются неподалеку. Концы щупальцев увязли в отвалах измельченных горных пород. Дробильное оборудование американского происхождения с клеймом «Денвер» (никак, по ленд-лизу получили), транспортеры, мастерские внутри фабричных строений любовно законсервированы, могут быть задействованы в нужный момент, стоят в масле и с ремнями на шкивах. Повсюду разбросаны ветошь, рукавицы, фуфайки, инструменты, кружки да шлюмки. Казалось, что всех просто увели на перекур.
Из каждой прогулки по лагерным «достопримечательностям» я притаскивал трофеи. Чтобы не пропадало «добро», я устраивал импровизированные выставки, «красный уголок» на открытом воздухе, которые, однако, не вызывали большого интереса у моих «солагерников».
ПОДО ЛЬДОМ
После встречи на наледи с диким зверем, который столь благородно позволил мне еще пожить, каждое дежурство стало казаться последним. В мире всеобщей некомпетентности даже смерть не всегда справляется со своими прямыми обязанностями. Но в заповеднике при том, что все роботы и андроиды отечественного производства, нельзя свои неудачи бесконечно валить на недобросовестных конструкторов. А может, я сам андроид, взбунтовавшийся, запутавшийся в паутине микросхем? Ведь сколько раз я выслушивал противный внутренний голос, ехидно шипевший: «Ну, что? Ведь тебя предупреж-ждали, не лезь туда, иди, как все, по камеш-шкам. Я умываю руки. А тебе на этот раз не выкрутиться. Прощ-щай, иш-шак карабахский». Потом случалось чудо, позволявшее мне ответить на злорадный выпад: «Ну что? Сам ишак. Ты просто забыл, что я родился в рубашке». — «Ну да, в смирительной. В следующий раз, если тебе и удастся выторговать снова время у смерти, то ровно столько, сколько требуется, чтобы прочесть собственный некролог».
Через неделю наш пункт был «укреплен» восьмым членом отряда. Его, вернее, ее привез на специально нанятом в Сеймчане «газике» руководитель всей научной программы Котов. Не очень красивая и не очень приветливая девушка Лена с таинственной фамилией Ханза была, в отличие от всех нас, настоящим гидрогеологом, студенткой, которой будут поручать аналитические задания. Ей не терпится осмотреть наледь, которую мы наблюдаем. Наутро начинается моя смена, и Котов просит захватить ее с собой, показать хозяйство.
Добираемся до места, скачем с валуна на валун, как горные козлы, чтобы копыт не замочить. Вдруг спохватываюсь — и чего надрываюсь, в ботфортах же. Но в воду ступать все равно не тянет. Нечего там искать. Ледяной язык по краям большей частью пологий, но кое-где подмыт снизу горным потоком, зияет черными гротами и гротиками. Чем ближе к центру долины, тем толще тело наледи, достигающее 3 метров, тем цветастее своды ледяных гротов, тем чернее их сердцевина, тем глубже и волшебней бело-сине-бирюзово-изумрудно-ультрамариновая гамма. Оторваться от этого зрелища нет сил. Много часов провел я, рассматривая эти ледяные аркады. Вот и сейчас вместо того, чтобы двигаться к цели кратчайшим путем, вдоль правой кромки, где таежная твердь плавно переходит в талый снег, затем в ледяную крошку, и, наконец, в плотные слои снежного фундамента, я с гордостью хозяина хрустального замка повел гостью вдоль левой сопки, о чем вскоре горько пожалел. Лена, в отличие от меня, была профессионалом, вернее, молодым специалистом, дорвавшимся до большого дела и мечтающим о научных открытиях, аспирантуре. Мои же открытия ее занимали куда меньше.
Наконец, мы вскарабкались на плоскую спину распластавшегося белого чудовища. До нашей научной станции, усеянной радиометрами, испарителями да самописцами оставалось каких-нибудь 100 метров, когда я поманил попутчицу в сторону от цели, чтобы показать ну уж совсем неописуемое чудо. По капризу природы, под 3-метровой толщей затаился невесть откуда взявшийся теплый источник. Над ним влага наотрез отказывалась кристаллизироваться. И в самом центре наледи возникло незамерзающее озерко не шире арены бродячего цирка-шапито. Природа вложила столько вдохновения в его закраску, что в душе начинался полный кавардак, перед которым померкла бы древнегреческая эстетика белого мрамора и слоновой кости. Это была космическая неожиданность, земное отражение северного сияния, изумрудная скатерть-самобранка с яствами-миражами и золотистой бахромой, парящей в воздухе. Вот эта самая бахрома, по сути дела, ажурные фиордики ледяной поверхности, отражающие косые солнечные лучи, и стала причиной моей первой встречи с прекрасной незнакомкой в белых одеждах. Ледяная глыба, на которой я привык чувствовать себя уверенно, по мере приближения к изумрудной влаге стремительно утончалась. Я не рассчитал опасности, и хрупкая субстанция с сухим щелчком обломилась подо мной. Еще до того, как я смог оценить весь драматизм случившегося, я оказался в середине изумрудной арены, откуда и жизнь, и натура уже не выглядели столь привлекательно, как секунду назад. Поэма распалась на мелкие вульгарные брызги. Я не ощутил холода — мысли были заняты нелепостью случившегося и неотвратимостью еще более нелепого исхода. Ботфорты быстро налились свинцом. Избавиться от них не представлялось возможным. Инстинктивные попытки приблизиться к берегу удались, но кромка льда неизменно обламывалась при каждой попытке ухватиться за нее оцепеневшими пальцами, оставляя на руках безжалостные царапины и порезы. Вода пропитывала мою одежду и подбиралась к жизненно важным органам медленней, чем я ожидал, в то время, как спасительный берег меня грубо отталкивал, ранил и обжигал. Не могу с уверенностью сказать, как долго длилось это взаимное непонимание. Помню, что пугал не неизбежный в таких случаях паралич дыхательной системы и сердца, а отчетливо ощущаемое нарастание собственного веса.
Как странно — глубина, которая всего несколько секунд назад была источником эстетического наслаждения, стала врагом, беспощадным и алчным, и уже никогда мы не встретимся, как друзья. Если случится чудо, и я выберусь из пасти этого лживого ультрамаринового чудовища, этого волка в овечьей шкуре, то впредь буду обходить его за версту и помнить до конца дней. Если выберусь…
Перед глазами медленно проплыл сколок льдины с замерзшим пятном крови. Помню, что я удивился столь неуместному здесь цвету, прежде чем осознал, что это была моя кровь. Не обращая внимания на боль в ладонях, я продолжал изображать из себя ледокол до тех пор, пока мои окровавленные пальцы (о, чудо!) не сцепились с руками Лены. Девушка, по всем правилам спасательной техники, распласталась на льду и медленно ползла мне навстречу.
