А. Ч. Вы полемист?
Ю. С. Я стараюсь изложить читателю свою точку зрения. Туда входит, естественно, мое согласие или несогласие с той или иной концепцией, книгой, кинокартиной. Концепция всегда полемична.
А. Ч. Отчего все-таки вы так привержены яростно закрученному сюжету?
Ю. С. Да потому, что хочу быть услышанным! То есть прочитанным. Выход на читателя — самое главное для писателя. Писатель существует только тогда, когда его читают. И в первую очередь у себя дома. Я не могу, да и не хочу мыслить в стол. До сих пор, когда я пишу новую вещь, вот такую — совсем сырую еще, почти не сложившуюся, каркас — даю читать наиболее близким друзьям, чье мнение для меня авторитетно. И с нетерпением — будто новичок — жду ответа на свой извечный вопрос: «не скучно»?
А. Ч. Детектив — всегда интересно!
Ю. С. Вот и отлично. Полагаю, что популярность подобной литературы — естественное явление. Дань времени. Суди сам. Что привнес в нашу жизнь XX век? Динамизм, демократичность мышления, очень сложные нравственные противостояния, гиподинамию мышц и, что более печально, чувств. Что делает с читателем острый сюжет? Втягивает в переживание, заставляет сочувствовать, вынуждает совершать нравственный выбор между добром и злом, справедливостью и подлостью. Детектив — если он настоящий — должен заставлять читателя думать, решать «задачки» наравне с главным героем.
А. Ч. Получается?
Ю. С. Писатель только на смертном одре поймет, получилось у него что-то или нет… Когда любишь своего героя, то уже не ты его, а он тебя ведет, предсказывая направление будущих действий. Написал повесть «Испанский вариант» и попытался — я ли или мой герой потребовал этого? — накрепко связать Исаева с испаноязычным миром. Сам удивлялся: зачем мне это надо? Еще несколько лет назад сетовал в разговоре с тобой, что, похоже, придется вот-вот проститься с Максимом Исаевым. Не вышло. Прошло время, и Штирлиц потянул меня в Латинскую Америку.
А. Ч. Почему именно туда?
Ю. С. У него надо бы спросить!.. Когда я был в Чили во времена Народного единства, то ходил вокруг маленького особняка в Пунта-Аренасе. Там жил Вальтер Рауф — оберштурмбаннфюрер СС, человек, создавший душегубки. А на следующий день после фашистского переворота в Сантьяго он стал начальником «Отдела-3» — пиночетовской охранки. Этот отдел специализируется — как бы он сегодня ни назывался — по борьбе с коммунизмом…
Все мои прошлые латиноамериканские и испанские поездки сейчас начинают приносить плоды, «ложатся» в роман. Он закончен — «Экспансия», три тома.
А. Ч. Политический роман угоден времени… Формирует политическое мышление, помогает социально активной личности определиться во времени и в пространстве. Все так. Но считаете ли вы, что ваш жанр литературы способен изменить мир?
Ю. С. Изменить — нет. Помочь — да. Если за сюжетом кроется серьезная проблематика, социальная информация, когда отстаивается традиция гуманизма, то есть защита человека от несправедливости, борьба за достоинство, за право быть самим собой, тогда я за эту литературу двумя руками, тогда меня радуют статистические данные, которыми оперируют библиотекари. Когда же сюжет содержит лишь игру ума… Что ж, может, кому-то сие и интересно — тогда пусть читает. Мне — нет.
Можно соглашаться или нет с тем, что искусство имеет такую силу, чтобы сформировать человека. Подлинное искусство, наверное, такой силой обладает. Не знаю, может ли оно до конца сформировать нового человека, но если нет сил подняться, то само стремление похвально…
Сетуют: много нынче стало библиотек — личных — с неразрезанными страницами. Однако я все равно убежден, что никакая книга зря в доме не живет.
Вот современники Петра I. Они читали мало, им было попросту некогда — прорубали окна в Европу, закладывали города, строили государство и свозили книги в свои поместья. Но подрастали их сыновья, читали отцовские книги, прикасались к страстям, на которые была богата европейская литература XVII—XVIII веков; книги будоражили, заставляли спорить или соглашаться, ликовать или гневаться — с карандашом в руках, заметь. Тренаж чувств, чистилище разума!
Потомки петровских орлов превратили день четырнадцатого декабря 1825 года в день чести нации.
Были бы книги… Рано или поздно найдутся читатели. Пока люди живут на земле, будут жить и книги. Созданный писателем мир, если, конечно, он талантливо и достоверно сделан, становится для читателя средой обитания — и тем уже изменяет человека и, быть может, мир.
А. Ч. Основная тема ваших произведений — подвиг. Что такое подвиг в сегодняшней жизни?
Ю. С. Быть самим собой, не отделять свой интерес от интересов окружающих, быть рыцарем по отношению к женщине, услышать глас вопиющего, не запирать на массивные щеколды и замки двери, когда в них стучатся, прося помощи. Бороться с несправедливостью и отстаивать свою точку зрения до победы, если она нужна не только вам, но и тем, кто вас окружает.
Это предполагает борьбу с невежеством, хамством, ленью, обывательщиной, трусостью, подлостью. Борьба — путь в подвиг.
Я убежден: человек чести и добра, сражающийся со злом, — это стержень, который держит человечество. Если мне — хоть в какой-то мере — удается доказывать это, значит, пишу не зря.
VII
Борьба — путь в подвиг… В апреле 1986 года Юлиан Семенов принял участие в «Прямой линии» — открытом разговоре по телефону с читателями «Комсомольской правды». Материал этот так и назывался: «Давайте бой!»
Из стенограммы диалога Юлиана Семенова с читателями «Комсомольской правды» по «Прямой линии»Ю. С. Алло, Семенов слушает!
— Это Кравчук Виктор Назарович, здравствуйте. Хотел спросить вот о чем: решения съезда партии должны многое изменить в нашей жизни. Но не слишком ли многие из нас привыкли жить по старинке?
Ю. С. Я тоже побаиваюсь, что кое-кто отчеркнет в этом Политическом докладе ЦК только то, к чему мы давно привыкли. А все новые положения «не заметит» — и проблему товарно-денежных отношений, и политику в области инвестиций и, наконец, проблему кустарных промыслов и сервиса… Они очень важны, невероятно интересны. Не дать перестраховщикам, карьеристам и приспособленцам всякого рода подтягивать к своему уровню Политический доклад ЦК — важнейшая задача. Надо биться за каждую строку, каждое новое положение, а их множество, которые заложены в документах съезда. Если мы по-настоящему вдумаемся в их суть, если мы не будем перестраховщиками и трусами, тогда ускорение станет явью нашей жизни. Если же мы начнем все это обливать елеем, нивелировать, подтягивать под привычное, то это будет преступлением по отношению к самим себе.
— Это Александр Барчук, я учусь в техникуме, в Пинске. Хотел спросить вот о чем: вы присутствовали на встрече лидеров двух держав в Женеве. Будет ли книга о ваших впечатлениях? И еще: наметились ли перемены к лучшему в развитии наших культурных контактов с Америкой?
Ю. С. Вы правы, Саша: женевская встреча — тема для литературы, причем для высокой литературы — ведь это совершенно поразительное по своему драматизму событие в жизни человечества. (Пройдет полгода после этого разговора, и настанет время Рейкьявика; еще более усугубится драматизм в личных контактах двух лидеров и в самих переговорах; мир окажется потрясенным и от размеров уступок, на которые согласится пойти наша страна, и от ускользнувшей — не по нашей вине и, как потом стало ясно, на время — возможности договориться о беспрецедентном: о полном уничтожении за десять лет всего советского и американского ядерного оружия. Но тогда, в апреле 86-го, до этого оставалось еще полгода. И полтора до исторического дня — 7 декабря, когда в Вашингтоне был подписан Договор по РСД и РМД. — А. Ч.) Представьте: в женевском пресс-центре было аккредитовано около трех тысяч журналистов. И советские, и американские, и болгарские, и японские коллеги — все жили в те дни напряженным нервом ожидания… Многие тогда считали, что никакой прогресс в отношениях между Москвой и Вашингтоном невозможен. Но ведь сдвиг с мертвой точки произошел! И зарница надежды полыхнула в мире. Это огромная победа нашей Родины, нашей веры в то, что мир непременно должен быть сохранен.
Об этом еще писать и писать… Пока я только «подкрадываюсь» к женевской встрече в романе «Межконтинентальный узел». Это книга о том, как «ястребы» зорко следят за любым моментом потепления в советско-американских отношениях и пытаются расстрелять их в упор. Конечно, это лишь один пласт огромной темы, но ведь я работаю только двумя пальцами, которые стучат по клавишам пишущей машинки, — всего не успеешь. И все же я обещаю вам вернуться к женевской встрече — причем час за часом — в какой-то из новых книг… Теперь о контактах, о сближении наших народов. Тут вот что важно: еще со времен войны, когда мы были союзниками и плечом к плечу прошли этот страшный водоворот, советские люди испытывали самые дружеские чувства к американцам. Мы ведь похожи очень… Заметьте: ни одна наша книга или пьеса, ни один фильм не ставит цель возбудить ненависть к американскому народу. А на Западе тем временем крутят фильмы, которые просто противопоказано смотреть цивилизованному человеку: из нас делают чудовищ, и это тревожно… После Женевы кое-что изменилось. Ко мне, например, обратились несколько ведущих западных телекомпаний с предложениями снять совместные фильмы о СССР. Но конкретно мы договорились пока только с выдающимся французским режиссером Рейшенбахом — будем делать телефильм. Есть предложение снять картину о судьбе Саманты Смит, но предложение американцев меня пока что не устраивает, ибо я не убежден в том, что гибель Саманты — несчастный случай. Мне кажется, за этим стоит запланированная трагедия…
