слышал, как передвигаются бронетанковые дивизии. Встав на колени, он посмотрел в сторону перевала. В окопах кто-то шевелился, но в темноте трудно было разглядеть что-то определенное.
На рассвете показались бронированные танки. Отсюда они казались плоскими, гораздо ниже и, возможно, даже шире, чем американские «Шерманы». Фрэнку они казались уродливыми, но пугающими, его задача была стрелять по ним, что он и делал, – бронебойными патронами. Американские танки, которые должны были выступить против них, оказались бесполезными – это стало ясно в первые же десять минут. Даже рядовой Лэнгдон видел, что когда «Шерману» приходилось разворачиваться, чтобы нацелить пушку на противника, пушка нечасто оказывалась нацеленной в правильном направлении. Страшно было смотреть, что немецкие пушки делали с американскими танками – просто поджигали их. Им всего-то нужно было нацелиться на бензобак и взорвать его. «Шерману» и его экипажу конец, Фрэнк это знал. Но американцы, возможно по чистой случайности, несколько раз попали в цель, и когда немцы выскочили из люков, Фрэнк сделал все возможное, чтобы снять их. К счастью, в грохоте и дыме его присутствие легко было не заметить. Он уложил двоих, хотя на одного зря потратил пулю, поскольку парня уже охватило пламя, и, возможно, еще третьего – Фрэнк не мог понять, попал он или нет, потому что, как сразу после выстрела, ему пришлось спрятаться в укрытии.
У парней в окопах совсем не было шансов, да? Бронетанки шли прямо на них, проезжали по ним и, слегка разворачиваясь, давили их гусеницами. И от кучи мин не было никакого толку. Они даже не смогли остановить бронетанки – те прошли прямо по ним. К полудню сражение рядом с позицией Фрэнка закончилось, и он оказался в ловушке в своем небольшом укрытии. Соседнего снайпера, Кортни, подстрелили, похоже, насмерть – Фрэнк видел, как он, не двигаясь и не издавая звуков, лежит на сухом склоне. Раненые всегда издавали какие-нибудь звуки. Остальные, если они выжили, сидели тихо, как мыши, как и сам Фрэнк, в ожидании темноты. Он надеялся, «Штуки»[66] не станут тратить время и обстреливать его, но эту выемку на склоне холма он выбрал специально – сверху, сзади и спереди его не было видно, только снизу, но там сейчас ничего не происходило. Немцы ушли дальше, оставив за собой ужасающую кучу брони и трупов, разбросанных по перевалу. Фрэнк вытащил компас. Утром Эйзенхауэр был в Сиди-Бу-Зид, и бронетанки явно шли туда. Сиди-Бу-Зид располагался к востоку-юго-востоку. Фрэнк вспомнил еще один город – кажется, название начиналось на «Т» – он слышал, как о нем говорили, но, конечно, не мог прочитать название, написанное по-арабски. Так или иначе, тот город находился на северо-северо-западе. Фрэнк убрал компас, лег обратно и стал ждать, пока рухнет солнце и запылают звезды. Луна почти полная, но взойти должна была только около полуночи. Фрэнк прикинул, что у него около четырех часов, чтобы куда-нибудь добраться.
К тому моменту, как в новостях показали шествие пленных после высадки в Дьепе, Розанна и все остальные уже знали, что Юлиус погиб, поэтому не вглядывались в лица проходивших солдат в поисках знакомого. Однако после сражения в Кассеринском проходе («Очередное фиаско! – утверждал Уолтер. – Эти немецкие парни уже годами сражаются, а американцев отправили прямо с фермы, чтобы те потерпели поражение!») они не знали, где Фрэнки. Знали только, что он был в дивизии, бригаде и роте, угодивших в самое пекло, в той самой танково-пехотной бригаде, позволившей заманить себя в ловушку и уничтожить. Они знали, что Фрэнки снайпер; это была их единственная, хотя и слабая надежда. Увидев новости в Ашертоне, Розанна стала молиться, но в то же время подумала: «Что ж, если его возьмут в плен, их ждет пара сюрпризов». Приятная мысль, но она не надолго ее успокоила. Однако всего через два дня после новостей они получили письмо. Фрэнки принимал участие в сражении, но, подозревая, что, уничтожив танковые бригады и пехоту, немцы вернутся, чтобы добить лежачих, отступил в горы («Довольно жарко и сухо. К середине дня я недалеко ушел») на три дня. К счастью, выиграв сражение, Роммель прекратил операцию («Наверное, решил, что с нами покончено», – писал Фрэнки), так что американцам удалось перегруппироваться. Все равно жертв были тысячи, а их командира, Фреденхолла, сняли с поста («Позорище», – высказался Фрэнки). Естественно, Розанна была счастлива, что Фрэнки жив – и не просто жив, но и в полном порядке и ведет себя как обычно. Она даже испекла ему имбирное печенье, уложила в коробку и отправила по почте. Она выбрала имбирное, потому что оно дольше всего хранилось, а по прибытии по адресу через несколько недель становилось даже вкуснее. По правде говоря, она сомневалась, что он получит посылку, но любой, кто открыл и съел бы их по дороге, заслуживал угощения.
Уолтер клялся, что никогда и не сомневался в том, что Фрэнки объявится, – разве он не делал так всегда? Он беспокоился, что Фрэнка накажут за то, что он бросил свою часть, но, может, снайперы и должны так поступать. В итоге его еще и повысили – Фрэнк один уложил целую немецкую минометную команду. Теперь ему присвоили звание капрала.
– Надеюсь, это не значит, что он кем-то командует, – сказал Уолтер.
Но, по словам Фрэнки, как раз это оно и значило. Он командовал пятью снайперами.
К письму он приложил фотографию себя вместе с парнем по имени Лайман Хилл, с которым служил в Миссури и Огайо. Тот в сражении не участвовал. Фрэнк со дня на день ожидал нового сражения. Розанна снова и снова перечитывала эту строчку: «Мы со дня на день пойдем за теми гансами, и, должен сказать, я не могу этого дождаться». Потом он написал: «С любовью, ваш сын Фрэнк». На письмо, в котором Розанна рассказала ему про Юлиуса, он так и не ответил. Розанна не знала, хотела бы она, чтобы он получил то письмо, или нет, поскольку не знала, хорошо или плохо для солдата ощутить свою смертность. Тем временем ее брат Гас пошел в армию, и чем он занимался? Лежал во чревах самолетов, бомбивших немецкие промышленные города (правда, Розанна не знала какие). По идее он фотографировал, попали бомбы в цель или нет. Он перестал писать домой – по мнению бабушки Мэри, потому что не хотел, чтобы его жена, Анджела, рассчитывала
