под хохот и аплодисменты зрителей, как никогда уверенных, что все делается с помощью зеркал.
Тогда, зажав в зубах ятаган, она решила было спуститься вниз, впрочем, отнюдь не затем, чтобы оживить своего злосчастного супруга, а скорее, чтобы окончательно изрубить его в капусту. Но тут она почувствовала, что кто-то стоит у неё за спиной. Обернувшись, она увидела божественной красоты юношу, похожего на Магараджу самой высокой касты, вылитого Валентино[68], взгляд которого, казалось, говорил: «Лучше сгореть на ложе любви, чем на электрическом стуле».
Против такого довода было трудно что-либо возразить. Впрочем, прежде всего она просунула голову в дыру и громко крикнула:
— Так будет со всяким мерзавцем, который посмеет изменить жене с грязной туземкой!
И только после этого смотала веревку и завела беседу со своим обольстителем.
Вскоре на месте происшествия появилась полиция. Сверху доносилось лишь тихое воркование, словно там кружила парочка влюбленных голубков. Внизу, в пыли, были раскиданы искромсанные останки Генри, на которые уже слетались трупные мухи.
Зрители объяснили, что это просто фокус, который делается с помощью зеркал.
— Сдается мне, — заметил сержант, — что самое здоровенное зеркало рухнуло прямо ему на голову!
ПАДШИЙ АНГЕЛ
В аду, как и в других известных нам местах, условия жизни оставляют желать лучшего. Это обстоятельство, однако, нисколько не смущает честолюбивых, энергичных, хорошо приспособленных бесов. Они полны решимости добиться успеха и со временем достичь высот в своей карьере.
Что касается огромной серой массы обыкновенных бесов, тупо вкалывающих от зари до зари, любые эскапистские идеи, которые могут прийти в голову, легко выветриваются с помощью развлечений сродни нашим радио и телевидению, которые дают им возможность, в перерыве между крикливой рекламой, поглядеть картинки сладкой жизни, принимаемой ими за рай.
Существуют, однако, отдельные праздные, никчемные, совершенно нетипичные бесы, которые только и мечтают уйти подальше от всей этой суеты, — и многим это удается. Начальство не спешит их отловить и вернуть обратно, поскольку все они хронические безработные, а следовательно, чистый балласт на шее общества.
Часть беглых бесов селится на мелких Планетах, раскиданных по окраинам Плеяд. Эти крошечные мирки, как зеленые атоллы, виднеются то тут, то там на фоне вечной синевы космических просторов. Отщепенцы сооружают на них свои жалкие лачуги и кормятся тем, что забрасывают удочки в надежде подцепить на крючок какую-нибудь заблудшую душу. Живут они беспечно, как бродяги, подбирающие на берегу все, что им выкинет море, становятся год от года все толще и ленивее и при этом чувствуют себя мятежниками со знаменитого «Баунти»[69]. Когда им хочется чего-то новенького, они отправляются поплавать в лазоревом эфире и нередко доплывают до райских утесов, чтобы поглазеть на девушек, которые, естественно, все ангельски прекрасны.
Райский берег, как и положено, весь усеян роскошными летними курортами и прекрасно оборудованными пляжами. Есть там тихие заводи и уединенные заливы, где сапфировые волны омывают золотой песок такого качества, что любой честный золотоискатель, попав туда, сразу бы схватился за лопату и ведро.
В таких местах, где нет крылатых ангелов-спасателей, купаться строго воспрещается, поскольку поблизости могут таиться опасные беглые бесы, и всякий, кто посмеет нарушить правила, не огражден от неприятных последствий. Но, несмотря на риск — а может быть, именно в погоне за риском, — райская молодежь с особым удовольствием нарушает законы, как, впрочем, и любая молодежь на свете.
И вот как-то утром к одному из этих уединенных заливчиков спустился прелестный юный ангел в женском обличье. Погода была просто райская, и сердце ангелицы трепетало, как струны её собственной арфы. Она ждала, что её блаженное состояние в любой миг может стать ещё более блаженным. Она долго сидела на скале, нависающей над эфиром, и весело распевала, словно жаворонок поутру. Потом она встала, приняла картинную позу, сама не сознавая почему, и нырнула ласточкой в наполненный радостным сиянием эфир.
Неподалеку на мелководье ошивался пожилой бес весьма непривлекательной наружности: будучи любопытным, он преследовал одну цель — подглядеть что-нибудь соблазнительное. При виде столь очаровательного существа старый греховодник почувствовал щекочущее нервы вожделение. Оно поднялось из глубины его черной души и изрыгнулось наружу, как пузырь в котле с кипящей смолой. Он мгновенно подплыл к ней и схватил свою жертву, как хватают купающихся красавиц акулы, а потом унес её, лишившуюся чувств, на свою маленькую зеленую планету, к дверям своей шаткой лачуги, торчавшей среди скал, — точно такой же, как жалкие рыбачьи хибары на любом тропическом острове.
Испустив глубокий вздох, она пришла в себя и с ужасом взглянула на своего уродливого похитителя: его огромное брюхо нависало над засаленным брючным ремнем, а драные джинсы едва прикрывали бесовские стати. Вооружившись ржавыми ножницами, он тут же принялся обрезать ей крылья и собирать перья.
— Перья пригодятся мне чистить трубку, — заявил он. — Люблю покурить, когда рыбачу. Вот мой любимый спиннинг. Ты не смотри, что он такой неприметный. Это только с виду. На самом деле он крепкий и длинный. Я нередко забрасываю его в дортуары Ассоциации молодых христиан. А в качестве приманки использую разные приятные сны — из своих личных запасов. Я держу их вон в том ведре.
Можешь хоть сейчас выбрать какой хочешь и насадить на крючок.
— Фу, какая гадость! — воскликнула ангелица, отпрянув в страхе. — Они такие скользкие, так мерзко извиваются! В жизни до них не дотронусь.
— Напрасно отказываешься, — заметил бес. — Вдруг тебе захочется полакомиться сердцем и железами внутренней секреции какого-нибудь юного студента-теолога.
— Как-нибудь я сама себя прокормлю, — возразила она с презрительной гримаской. — Я питаюсь исключительно медом и цветами. Иногда, если уж очень хочется есть, выпиваю яйцо колибри.
— Большая аристократка, — сказал бес. — С чего уж так нос задирать? Прежде чем строить из себя благородную даму, советую хорошенько подумать. Старый Том Дубохвост — он ласковый, добрый, наивный, как дитя, если не гладить его против шерсти. Но только начни мне перечить — тут уж я сам не свой: всех распушу, всех искрошу, всех укокошу! Будешь мне наживку насаживать, когда велю, будешь все мести, скрести и чистить, будешь обед варить, самогонку гнать и постель стелить…
— Какую постель? — переспросила она. — Я буду стелить только свою собственную. Что до твоей…
— Если ты рассчитываешь стелить постель только для себя, тогда можешь накинуть на меня уздечку из цветочков и ехать на мне прямо в рай. Я сказал «постель» в единственном числе, потому что для меня это понятие двуспальное, а одна двуспальная постель не равняется двум односпальным. Вот такая у меня арифметика!
Тут он затрясся от смеха, схватившись за бока,
