Когда небо на востоке поголубело, наша небольшая компания — с нами отправились брат Анны Джордж, кузен Фрэнсис Брайен и еще пятеро придворных — выехала с мощеного двора. Цокот лошадиных копыт показался мне неестественно громким. Наверное, в глубине души я боялся, что его услышит Екатерина.
Вскоре замок остался далеко позади, и я вздохнул свободнее. К этому времени солнце уже сияло вовсю, обещая чудесный летний день. Анна ехала рядом со мной, о чем я мог только мечтать последние четыре года, путешествуя по королевству. Остальные тактично отстали от нас.
Над нами зеленела густая листва раскидистых деревьев. Я глянул на Анну, с изумлением отметив, как красит ее серый цвет. Хотя она выглядела прекрасно в любом наряде — в отличие от большинства женщин.
Когда на узкой тропе наши лошади сблизились, я склонился в ее сторону.
— Мы больше не вернемся к прежней жизни, — сообщил я.
Она недоумевающе взглянула на меня, потом слегка помрачнела. Я предположил, что она беспокоится о своих драгоценностях, книгах, нарядах, оставшихся в Виндзоре.
— За вашими вещами мы пошлем позже. Безусловно, я оставил там больше вас! — Тут мой голос дрогнул. — Да, гораздо больше. Я покинул Екатерину. Навсегда.
Анна устремила на меня недоверчивый взор. И я опрометчиво продолжил:
— Я никогда больше не увижу ее! Не чувствую к ней ничего, кроме ненависти! Она сделала все возможное, чтобы погубить меня. Но до сих пор изображает заботливую жену. Да, я не желаю больше встречаться с ней!
Анна улыбнулась.
— И далеко мы собрались сегодня, любимый?
— В Дирфилд. Остановимся в королевском охотничьем домике.
* * *
Дирфилд представлял собой полуразвалившееся ветхое строение, его обожал мой дед Эдуард. А мне он нравился потому, что резко отличался от вычурных официальных дворцов. В домике с низкими балочными потолками насчитывалось всего десять комнат, грубо обшитых досками. Полы перекосило, поскольку нижние балки уже начали провисать. Внизу находился большой зал с каменным очагом, служивший одновременно столовой и гостиной. Здесь запросто собирались за одним столом, чтобы поболтать.
Дирфилдский охотничий домик неизменно дарил мне иллюзию того, что я, будто обычный человек, выбрался на отдых, желая поохотиться, погулять по лесам, поужинать запеченной без всяких затей олениной и посидеть перед камином за кубком вина рядом с любимой женщиной. Тем вечером сбылись мои мечты.
Отблески огня озаряли прелестное лицо Анны. Мы сидели рядом, я смотрел на нее, невольно удивляясь тому, что природа могла сотворить подобную красоту. Я подумал об уютной верхней спальне и широкой, хотя, должно быть, жесткой кровати. Может, сегодня Анна отдастся мне? Ведь я окончательно порвал с Екатериной.
Мы остались вдвоем. Я склонился и поцеловал ее… сначала легко, потом более страстно. Вскоре я так возбудился, что уже едва сдерживался. Неловко теребя завязки ее лифа, я поразился тому, как покорно она позволила мне развязать их, разрешила ласкать и целовать свои груди. В свете пламени на ее щеках и шее плясали причудливые тени, но это лишь усиливало страсть и новизну давно забытых ощущений. В смятении я с трудом поднялся на ноги и потянул Анну за собой. Мы молча поднялись по старым, изъеденным временем деревянным ступеням. Когда мы дошли до спальни, страсть моя достигла такой силы, что в случае необходимости я мог бы, не задумываясь, выбить дверь. Но этого не понадобилось. Она легко открылась; никто не запирал ее. Но, взяв Анну за руку, я почувствовал сопротивление. Она застыла как вкопанная перед порогом.
— Нет… нельзя, — сказала она.
Я едва не взорвался.
— Боже мой! Да войдем же в спальню!
— Нельзя. Если я сделаю это, то все пропало. — Не сводя с меня умоляющего взгляда, она мягко высвободила пальцы и прижалась ко мне. — Я так хочу быть с вами, но не могу. Наш ребенок должен родиться в законном браке. Иначе ради чего столько страданий? Уступив вам, я действительно заслужу данное мне людьми прозвище… королевской шлюхи.
Не дав мне времени опомниться, она выскользнула из моих объятий и убежала по коридору в сторону своей комнаты. Я провел очередную бессонную ночь.
* * *
Зато дни радовали меня. Охотничьи вылазки с рассвета до заката, великолепные вечерние трапезы из добытой дичи, лютневая музыка и карточные игры возле камина в милой дружеской атмосфере.
Потом прибыло ожидаемое письмо от Екатерины. Очередная из ее тошнотворных, приторных уловок. Она выражала сожаление, что не смогла встать пораньше и проститься со мной. И была бы рада узнать, все ли у меня хорошо.
Безусловно, все отлично, раз я не вижу ее! Зловредная стерва! Я немедленно сел и настрочил ответ… подчеркнув, как мало ее волнуют покой и здоровье короля, раз она стремится погубить и то и другое. А на самом деле я чувствовал себя значительно лучше с тех пор, как удалился от нее. Не затрудняясь прочесть написанное, я вручил письмецо курьеру. Хватит с меня ее лицемерного притворства!
Следующая неделя прошла спокойно, затем пришло другое послание. В нем она упрекала меня, заявляя, что я обязан был попрощаться с ней.
Зачем? Чтобы лишний раз поругаться? Когда мы покинули Дирфилд и перебрались поближе к Лондону, я наконец решил созвать совет. Меня заботило уже не частное, а государственное дело. Я хотел, чтобы все узнали о причинах и следствиях моих действий. На совете мы общими усилиями составили официальное письмо вдовствующей принцессе, поставив ее в известность, что я не желаю более видеться с ней, ибо ее неповиновение крайне меня огорчает.
Когда через месяц мое путешествие закончилось, совет известил ее о том, что король возвращается в Виндзор и повелевает ей переехать в старый особняк Уолси. Чем раньше, тем лучше. После чего Екатерина должна удалиться в новую постоянную резиденцию, выбрав ее по собственному желанию.
Свершилось. Свершилось! Я с трудом верил в это. Но почему же к моему блаженству примешивалось отчаяние?
* * *
О том, что я расстался с Екатериной, очень скоро узнали все — и многие не одобряли меня. Увы, одновременно начали выходить парламентские законы, устанавливающие церковные реформы. Народ, видимо, понимал, что рушатся древние устои, и страшился неведомого будущего.
Пятнадцатого мая 1532 года конвокация признала меня «единственным верховным главой церкви Англии на земле». А шестнадцатого мая Мор отказался от должности канцлера.
Он принес мне свои должностные печати, те самые, которые с огромной неохотой пришлось сдать Уолси.
Помню, я сидел один в своем кабинете и читал. Мор удостоился приглашения войти — можно сказать, я сделал для него редкое исключение. И дело тут не в гордыне, просто здесь было мое убежище, своеобразное святилище, и любое постороннее вторжение могло осквернить его. Но Мора я считал человеком особенным.
— Томас, — сказал я, поднимаясь, чтобы приветствовать его. — Как славно, что вы навестили меня именно сейчас!
Я не кривил душой, последнее время меня одолевали грустные мысли, а Томасу Мору всегда удавалось приободрить своего короля. Однако я заметил скорбное выражение его лица. Кроме того, у него в руках был какой-то сверток. Неужели Томас приготовил подарок?
— Ваша милость, — начал он, — мне больно говорить…
И тут я все понял. Понял еще до того, как он начал разворачивать бумагу. Он решил бросить меня.
— Нет, Томас! — прервал я его, словно это могло что-то исправить. — Вы не можете! Я нуждаюсь в вас!
— Вашей милости не нужен тот, кто не поддерживает вашу политику. К сожалению, последние события так подействовали на меня, что я более не могу добросовестно служить вам.
О, только не это!
— Почему? — взмолился я.
— Решение конвокации признать обвинение в измене и провозгласить вас «верховным главой церкви Англии» не оставило мне выбора.
Его спокойные серые глаза встретились с моими.
— Но это не имеет отношения к канцлерству!
— Канцлер обязан думать обо всем, ваша милость. Ведь я ваш главный министр. А если я не могу с чистым сердцем поддержать ваши реформы, то какая же от меня польза?
— Огромная! Народ любит вас. Пэры прислушиваются к вам. В Европе ценят ваш ум. Вы самый уважаемый человек в Англии.
— Иными словами, вы хотите, чтобы я номинально занимал эту должность, дабы придать ауру ангельской чистоты королевским деяниям. Ваша милость, даже ради любви к вам я не могу поступиться своей совестью. Это моя единственная драгоценность. Как вам известно, — рассмеялся он, — я не беру взяток. Я покинул суд по ходатайствам таким же бедным, каким вошел в его двери, а нынче средств у меня поубавилось, поскольку, смею заметить, мне пришлось потратить изрядную сумму, чтобы перевезти сюда пожитки из Челси.
