А когда Франциск в разговоре весьма неуклюже заметил, что герцогиня де Вандом — дама (как бы это сказать?) с подмоченной репутацией, Анна, и без того оскорбленная, была задета до глубины души. В итоге она, увешанная драгоценностями Екатерины, сидела в одиночестве, пока я встречался с Франциском за пределами Кале.
Нам многое пришлось обсудить. В основном разговор шел о Клименте и Карле — вернее, о наших общих страхах и напастях. Франциск предложил провести во Франции папский совет, касающийся моего брака. Он обещал убедить Его Святейшество в том, что я готов признать любое решение, какое вынесет это собрание. Я скептически отнесся к его словам, поскольку сам толком не знал, как поступлю, если Папа после стольких лет сочтет мои притязания обоснованными.
Мы вернулись в Кале, где я нашел Анну в тихом унынии. Она сетовала, что так и не ступила на ту землю, где прошли ее юные годы. Там тепло принимали ее сестру, которая некогда грела постель французского короля. А сама Анна, отказавшая как Франциску, так и мне, в награду получила прозвище «пучеглазая шлюха». Да и, судя по всему, во Франции ее считали особой низкого положения.
* * *
Я вошел в королевские покои и увидел дивную картину. Анна спала в мягком кресле. Ее голова откинулась назад, рот приоткрылся… Крайне возбуждающая поза… хотя Анна, должно быть, приняла ее бессознательно. На ее шее поблескивало Екатеринино колье. Подойдя ближе, я разглядел, что она нацепила сразу все украшения: серьги, браслеты, ожерелья. Стремясь показать, что пренебрежение окружающих ей нипочем, она решила нарядиться по-королевски, словно заявляла: «Что бы вы там ни думали, а я все равно буду носить эти драгоценности. Даже если мне придется наслаждаться ими в одиночестве».
Я стоял, глядя на нее. Бедная Анна. Во сне она казалась юной; я будто вновь видел ту девушку, в которую когда-то влюбился. Она отдала мне свою молодость, выдержала общественную клевету и теперь ожидала от меня решительных действий. И вот эта поездка во Францию, вместо того чтобы возвысить Анну, закончилась опять-таки ее позором. С каким-то детским упрямством она надела королевские драгоценности, а потом, устав от переживаний, случайно уснула.
Стоя совсем близко, я любовался ею. Ее редкостную красоту подчеркивал приглушенный свет — большая свеча горела на столе рядом с креслом. Игриво мерцали грани самоцветов, покоившихся на груди Анны.
Я позвал ее по имени, слегка коснувшись рукава платья.
Она не пошевелилась.
— Анна, — повторил я, на сей раз нежно потрепав ее по плечу.
Она медленно приоткрыла глаза и взглянула на меня. Вид у нее был смущенный.
— Ах, — наконец сонно пробормотала она, опустив взор.
Очевидно, она собиралась тайно покрасоваться в роскошных украшениях и снять их задолго до моего возвращения. И поэтому, обнаружив их сейчас на себе, пришла в замешательство.
— Вы осваиваете роль королевы, — вырвалось у меня, — вам это совсем не помешает.
Помотав головой, Анна пыталась сосредоточиться и стряхнуть остатки сна.
— Я нечаянно задремала… — пролепетала она.
— Так я и понял, — заметил я, рассмеявшись.
Она не поддержала веселья. Напротив, вяло поднялась с кресла и стала ходить по будуару, теребя в пальцах кружева. Молчание затянулось. Анна делала круг за кругом, будто безумная. Мне надоели эти сомнамбулические движения.
— Анна, в чем дело? — спросил я как можно мягче.
Однако она продолжала взирать на меня пустыми глазами — открытыми, но бессмысленными.
— Анна, — настойчиво повторил я, — вы должны рассказать мне, что вас так терзает.
Она глянула на меня со странной печалью, словно знала ответ, но не желала говорить. Я видел такое выражение на лице Марии, когда лет в семь-восемь ее заставляли признаться в какой-нибудь оплошности.
— Просто… я всего лишь грущу. — Она коснулась драгоценностей. — Мне нравится играть с ними. Они поистине королевские. И когда я остаюсь одна, то верю, что сбудутся все ваши обещания, я стану вашей женой. Меня будут уважать во Франции, и самому французскому королю, а не его шлюхе придется устроить мне пышный прием.
Она приблизилась ко мне и обхватила руками мою голову:
— Ах, Генрих, увы… пока король Англии — мой единственный друг.
— Но вы, безусловно, будете английской королевой, — заверил я ее. — И тогда у вас появится множество друзей. Так много, что вы не сможете разобраться, кто же из них относится к вам с непритворным дружелюбием.
Она сдавленно рассмеялась.
— Так говорят облеченные властью особы. Но мне кажется, что я всегда сумею распознать настоящих друзей.
— Значит, люди, обретая могущество, теряют проницательность?
Она повернулась кругом.
— Да! Ведь никто не осмеливается говорить вам правду. Всех заботит лишь собственный успех, все, точно голодные лошади, проталкиваются к кормушке. И на всякий случай заранее рассыпаются в комплиментах.
Я поморщился.
— Анна, постарайтесь быть немного доброжелательнее.
— Ни за что! Ведь со мной никто не был добрым!
— А как же я?
— Временами. — Она снова принялась слоняться по комнате. — Да, как многие мужчины, вы держите при себе двух дам. Мне перепадают безделушки и подарки, а Екатерине — церемониальные почести. Две жены! Странно, что вы еще не уподобились туркам и не обзавелись гаремом. Насколько мне известно, мусульманский закон разрешает иметь четырех наложниц.
Во мне начал подниматься гнев.
— О Мадонна! Прекратите же, Анна! Не доводите меня до крайности.
Она замерла у камина — молчаливая, холодная, как статуя. В отблесках огня складки платья казались высеченными из камня. Затем Анна вновь заговорила:
— До крайности? За двадцать с лишним лет вы успели познать много женщин! На любой вкус — от набожной Екатерины до моей уступчивой сестры Марии! А я все еще девственна! — Она начала наступать на меня. — Вы отняли у меня возлюбленного, когда мне не было еще и двадцати. А что предложили взамен? Ничего. Ничего, кроме ожидания и… оскорбительных поношений.
— Я предложил вам свою любовь… и трон.
— В какой последовательности?
Она разразилась язвительным звонким хохотом.
Мне очень не понравился ее смех. Но потом она повернулась ко мне, и, увидев ее лицо, я забыл обо всем на свете.
— Я не могу сделать вас королевой до нашего венчания, — сказал я. — Кранмер поженит нас. Но пока Папа не возведет его в сан архиепископа, любые проведенные им ритуалы не будут иметь законной силы. Более того, спешка испортит все наши планы. Но осталось совсем недолго. Мы должны потерпеть.
— Потерпеть?! — вскричала Анна и бросилась к кофрам и сундукам.
Лихорадочно открывая их, она начала разбрасывать свои наряды.
— Все это мне заказали, когда впервые представили ко двору! А нынче эти платья поблекли и вышли из моды! Сколько же еще ждать?
— Всего лишь несколько месяцев, любимая.
Я надеялся успокоить ее.
— Несколько месяцев! Несколько лет! Несколько десятилетий!
Лицо Анны сморщилось, а губы искривились в уродливой гримасе.
— Как некрасиво, — укоризненно заметил я. — Королеве не подобает так вести себя.
Лицо ее разгладилось, она взяла себя в руки.
— Да. Королеве следует быть терпеливой и многострадальной. Как ваша Екатерина. Сначала десять лет ждать обручения. Еще семь лет — венчания. А затем лет шесть терпеть, пока король развлекается с полюбовницей… последней в длинном списке.
— Анна, вы несправедливы. Вам же известно, что остальные…
— Ничего для вас не значили? Почему же тогда вы возились с ними?
— Я не могу…
— Вы не можете ответить? Нет, вам просто нечего сказать!
Она тряхнула длинными густыми волосами и усмехнулась. Мной овладел гнев, сделав меня своим рабом.
— Я отвечаю так, как мне угодно!
Резко шагнув вперед, я крепко схватил Анну за плечи. Узкие, щуплые плечики, лишь тонкий слой плоти защищал ее хрупкие кости. Я ожидал, что она поморщится, но ошибся.
— Ради вас я подверг опасности мое королевство! Разрушил древние устои, поссорился с Папой и императором, даже любимая дочь отвергла меня… что же еще могу я сделать для доказательства того, что вы значите для меня больше всего на свете?
Лицо ее по-прежнему хранило отчужденное, самодовольное выражение, и это окончательно вывело меня из себя.
— А вы, однако, не проявили ко мне простой благосклонности… той благосклонности, что дарит возлюбленному любая молочница. Зато имеете дерзость примерять королевские драгоценности!
Взмахнув рукой, я рванул ожерелье на ее шее. Я не удосужился расстегнуть его, нить лопнула, и самоцветы с глухим стуком попадали на ковер. Руки Анны взлетели к горлу. На нежной коже выступил тонкий красный рубец. Она задохнулась от возмущения, но не забывала пристально следить за тем, куда укатился каждый камень.
