23 ноября 1917 года, объявляю Вам строгий выговор».
И объявил, подпись поставил под документом. Надежда Константиновна процитировала этот документ в мемуарах. Она ничуть не искажает истину, когда пишет: «…Он ужасно раздражался, когда ему хотели создать богатую обстановку, платить большую заработную плату и прочее. Помню, как он рассердился на какое-то ведро халвы, которое принес ему тогдашний комендант Кремля тов. Мальков».
О халве в «Записках коменданта Кремля» ничего не сказано, но о других подобных эпизодах повествуется подробно. Продукты, которые привозили в Москву в подарок Ильичу из хлебных краев, он отправлял в детские дома. Даже манной крупы Ульяновы не просили у коменданта. Только когда начались у Ильича неприятности с желудком, обратились за помощью к домашней работнице. После этого случая Мария Ильинична раза два в месяц звонила коменданту и получала продукты.
В квартире Ульяновых бывало голодно, как у всех, пока не прознал про эти трудности комендант Кремля. Пример вождя заражал соратников, падавших в голодные обмороки при распределении продуктов, ходивших в старых костюмах и пальто, когда склады ломились от шуб и костюмов.
Ильич старался действительно помочь всем, кто к нему обращался, не одним добрым словом. Прав был Маяковский, когда писал, что он к товарищу милел людскою лаской. Все это так. Но система сложилась сильнее его. Ленин бесспорно обладал личной скромностью, про которую говорили, что она украшает большевика. Его покоробило, когда прочитал, что писали о нем после ранения в советских газетах. (Все другие по его указанию — закрыли.)
«Мне тяжело читать газеты, — говорил он управляющему делами. — Куда ни глянешь, везде пишут обо мне. Я считаю крайне вредным это совершенно немарксистское выпячивание личности… Это нехорошо, это совершенно недопустимо и ни к чему не нужно. А эти портреты. Смотрите, везде и всюду… Да от них деваться некуда».
После смерти Сталина, когда партия начала бороться с «культом личности», Бонч-Бруевич осмелел, этот же эпизод описывает в новой редакции, проявляя способность говорить словами Ленина: «Что это такое? Как же могли допустить?… Смотрите, что пишут в газетах?… Читать стыдно. Пишут, что я такой-сякой, все преувеличивают, называют меня гением, каким-то особым человеком, а вот здесь какая-то мистика… Коллективно хотят, требуют, желают, чтобы я был здоров… Так чего доброго, пожалуй, доберутся до молебнов за мое здоровье… Ведь это ужасно! И откуда это? Всю жизнь мы идейно боролись против возвеличивания личности отдельного человека, давно порешили с вопросом героев, а тут вдруг опять возвеличивание личности! Это никуда не годится. Я такой же, как все…»
Здесь тот самый случай, когда на недоуменный вопрос Ильича, можно ответить: «За что боролись, на то и напоролись». После ранения Ленин разослал по редакциям старых друзей, и они провели разъяснительную работу с редакторами газет. Но было поздно, поезд ушел, система возвеличивания главы партии сложилась. Кто ее автор?
Пули, направленные в Ленина, ранили не очень серьезно, через недели две он председательствовал на заседании. Но эти пули принесли смерть хилой социалистической демократии, существовавшей до конца августа 1918 года. После выстрела Каплан и убийства Урицкого воцарилась в России однопартийная система, не стало ни одной не согласной с правительством газеты, прекратились бурные публичные прения в зале с фонтаном «Метрополя», где до того велись споры депутатов большевиков и социалистов-революционеров, меньшевиков, где произносил филиппики неукротимый Юлий Мартов, друг молодости «Старика». Воцарилось единовластие партии большевиков.
Поскольку не стало оппозиционных газет, постольку смогли старые большевики объехать редакции, где они не рисковали с рекомендациями быть спущенными с лестницы. Ну а партийные и советские средства массовой информации добил тогда же автор статьи «О характере наших газет», призвав их заниматься меньше политикой и больше экономикой: «Побольше внимания к тому, как рабочая и крестьянская масса на деле строит нечто новое в своей будничной работе. Побольше проверки того, насколько коммунистично это новое».
В жизни Ильича с осени 1918 года начался период постоянно усиливающейся изоляции. Все пошло с поиска новой летней резиденции взамен скромного, всем доступного Мальцебрадова с малым домом. За дело поначалу взялись старые партийцы, в частности, отстраненный от высшей власти бывший руководитель Моссовета товарищ Ногин. Вскоре у него перехватили инициативу глава Московского губернского исполкома Тимофей Сапронов и чекисты, в частности, комендант Павел Мальков.
«Нужно вывезти из Москвы Ильича в какое-нибудь укромное местечко!» — сказал Ногин, посоветовав, по сохранившейся наивности, Сапронову найти какую-нибудь крестьянскую избу. Тимофей Сапронов, как бывший пролетарий, работавший некогда на тушинском заводе «Проводник», вместо избы предложил «рабочую каморку» или какой-нибудь ему хорошо известный дачный домик заводской администрации.
Конечно, ни изба, ни каморка для того, кто минувшее лето коротал в шалаше, больше не подошли. Классовый, пролетарский подход сменился подходом чекистским, при всем почтении первого поколения большевиков к бедности. События дальше разворачивались так: Сапронову пришла в голову другая коммунистическая мысль — вместо избы и каморки, вместо интеллигентского домика подобрать помещичье имение, организовав при нем коммуну из партийцев. И поселить там под охраной вождя. Этой мыслью поделился с чекистом товарищем Беленьким, начальником личной охраны Ленина, появившейся после злосчастного выстрела. Абрам Беленький с Павлом Мальковым после осмотра Горок «были в восхищении от местности и, чем больше приближались к дому, тем больше она им нравилась, главным образом, с точки зрения охраны». Вот эти два чекиста, Беленький и Мальков, решили: «Горкам быть!»
«Его перевезли в Горки, в бывшее имение Рейнбота, бывшего градоначальника Москвы», — пишет Н.С. Крупская.
В Подмосковье было много прекрасных аристократических и купеческих усадеб. Горки отличались тем, что последняя владелица из рода купцов Морозовых перед революцией не только капитально отремонтировала дом, но и оснастила его всеми новинкам комфорта — ваннами, электричеством, горячей водой, телефоном, канализаций. Обычно о Горках пишут, что это бывшая усадьба градоначальника Рейнбота, но градоначальник стал здесь жить, когда женился на богатейшей Морозовой, у него бы жалованья не хватило на то, чтобы содержать такую усадьбу.
После революции песенка Зинаиды Морозовой, несмотря на то, что свой особняк на Воздвиженке она, по широте души, свойственной многим Морозовым, предоставляла для собраний большевикам, была спета. Горки, оставшись без хозяев, начали приходить в упадок, подвергаться разграблению, как все подмосковные усадьбы. «Из-за того, что на зиму не была спущена из труб вода, они все полопались», — пишет Сапронов в очерке «Ленин в Горках». Трубы после этого, хотя их отремонтировали, постоянно протекали. Тепла, как прежде, не стало. Печей в доме, естественно, не было, только два декоративных камина. Их-то и затопили, после чего случился пожар.
К тому моменту, когда здесь поселился Ленин, в Горках
