существовал совхоз. Но товарищи, среди которых значились рабочие-латыши, якобы знавшие прибалтийские методы земледелия, возжелали преобразовать совхоз в «сельскохозяйственную коммуну имени Ленина», в чем нашли поддержку у вождя, который, по словам председателя губернского исполкома, «начал уже увлекаться сельскохозяйственными коммунами». С помощью Ильича трудящиеся совхоза, побывав в Кремле, добились своего, хотя Тимофей Сапронов всячески препятствовал, как глава губернской власти, их коммунистическому начинанию. И не зря.
В результате коммунизации «белье, находившееся в доме… коммуна между собой распределила, часть мебели из дому забрали и руководители коммуны обставили свои квартиры. Ковры, занавески, посуду, серебро, ножи, вилки и прочие вещи тоже распределили и несколько возов совсем из совхоза увезли в Прибалтику». Такие вот, по словам Тимофея Сапронова, были коммунары. (Самого его, как и Абрама Беленького, расстреляли в годы «большого террора».)
Потерю в Горках быстро возместили, поскольку этого добра — посуды, мебели — у чекистов было навалом в царских дворцах Кремля. «…Я вихрем вылетел из комендатуры и кинулся в Большой дворец, там, в гардеробной Николая II, лежали самые лучшие подушки. Ворвавшись во дворец, ни слова не отвечая на расспросы перепуганных служащих, я вышиб ногой запертую на замок дверь гардеробной, схватил в охапку несколько подушек и помчался на квартиру Ильича», — так описывает комендант Кремля один из своих визитов в кладовую, который произошел в день покушения Каплан.
Таким образом Владимир Ильич стал жителем Горок. Тимофей Сапронов хотел поручить охрану… тушинским рабочим, но Дзержинский не согласился и выделил десять сотрудников ВЧК. «Встретила охрана Ильича приветственной речью и большим букетом цветов. И охрана, и Ильич чувствовали себя смущенными. Обстановка была непривычная. Мы привыкли жить в скромных квартирах, в дешевеньких комнатах и дешевых заграничных пансионах, и не знали, куда сунуться в покоях Рейнбота. Выбрали самую маленькую комнату, в которой Ильич потом, спустя 6 лет, и умер; но и маленькая комната имела три больших окна и три трюмо. Лишь постепенно привыкли мы к этому дому. Охрана тоже не сразу освоила его», — пишет Надежда Константиновна. Кстати, именно охрана и затопила декоративный камин.
Да, все смущались, жались и отирались по углам, но никуда из Горок уезжать не спешили. Смущались, как все нормальные люди, попав в чужой дом, особенно когда оказываешься в нем без приглашения. Смущение быстро улетучилось. Богатейшая, хотя и основательно пограбленная усадьба стала загородным местом жительства вождя пролетариата. За ним другие подмосковные усадьбы начали прибирать к рукам соратники, не сразу, конечно, постепенно, смущаясь и извиняясь. Но факт: дорогу к привилегиям проторил основатель партии и Советского государства.
За все время болезни, а начала она подбираться к Ленину на первом году власти, он постоянно лечился в домашних условиях, только однажды его поместили в стационар, в палату Боткинской больницы, чтобы извлечь из тела попавшую в момент покушения пулю, полагая, что от нее происходят головные боли.
И здесь наблюдаем знакомую ситуацию: чем лучше был медицинский уход за вождем, тем хуже становилось пациентам остальных больниц, где не хватало самого необходимого: лекарств, бинтов, ваты, врачей и сестер, мобилизованных в Гражданскую войну, когда один получал приказ на запад, другой на восток.
Поздней осенью 1918 года на охваченную войной страну набросились вши, вирусы и микробы, начались эпидемии страшных болезней. Они захватили не только Россию, но и территорию Кремля. Срочно военные врачи оборудовали госпиталь для тифозных больных, устроили «проходную баню» с дезинфекционной камерой, где перемыли всех солдат и обитателей Кремля, пережарив их одежду. Для служащих правительственных учреждений, живших вне стен Кремля, организовали в Замоскворечье спецбольницу. «Пусть санитарные учреждения, которые несомненно возникнут в Кремле, будут при Управлении делами Совнаркома», — решил Ильич. Сказано — сделано. Таким образом появилось Лечебно-санитарное управление Кремля, «кремлевка», лечившая высшую партийную и государственную номенклатуру.
Такие метаморфозы. Система сильнее любого человека, даже такого доброжелательного и лично скромного, как Ленин. Группа охраны из десяти человек размножилась, стала в конце концов «девяткой» КГБ. В демократической Москве два главных управления охраны. Госпиталь на десять человек породил Четвертое главное управление, объединившее комплекс больниц, поликлиник, здравниц. Склад ВЧК трансформировался в закрытые магазины и столовые. После визита портного к вождю появились мастерские, выполнявшие заказы товарищей из ЦК и правительства. Не терпящий славословия лидер породил культ вождей, превзошедший культ фараонов и богов.
Красная Москва во мгле
Перефразирую известные слова английского фантаста, название его книги, написанной после посещения России, которую он увидел во мгле. Принявший Герберта Уэллса вождь предстал в глазах писателя «кремлевским мечтателем», видевшим над Россией электрические алмазы вместо звезд.
Ильич любил мечтать, смотреть в ночное чистое небо. За этим занятием застала его однажды вошедшая в кабинет Александра Коллонтай, назначенная народным комиссаром государственного призрения. Она, не увидев его за письменным столом, подумала было, что в комнате никого нет.
«Но Владимир Ильич стоял спиной ко мне у окна, а в окне светилось морозное небо, звездное.
Услышав, что кто-то вошел, он быстро обернулся.
— Звезды, — сказал он, показав головой на небо. Будто еще не оторвался от каких-то своих, ему одному известных дум. И тотчас перешел на деловой тон».
Какие были думы у Владимира Ильича, когда смотрел на неподвластные ему небесные тела, мы никогда не узнаем. Ясно только, что и он подвергался их притяжению.
Другой подобный случай тоже относится к питерскому периоду.
«Ходим мы по Неве. Сумерки. Над Невой запад залит малиновым цветом питерского заката. Мне этот закат напоминает первую встречу с Ильичом на блинах», — пишет Крупская, вспоминая, как услышала впервые в тот вечер рассказ о казненном брате будущего мужа. А Ильич, любуясь малиновым закатом, думал о своем, мечтал в конце зимы 1918 года — о революции в Германии.
Есть еще одно воспоминание очевидца, заставшего главу правительства за созерцанием пейзажа за окном, на сей раз не вечером, а утром.
«Как-то зашел к Владимиру Ильичу в кабинет в девять утра, — пишет управляющий делами. — Солнце ярко освещало комнату и обширную площадь внутри Кремля. Снегу не было. Мороз был восемнадцать градусов. Владимир Ильич стоял у окна и смотрел вдаль.
— Посмотрите, — сказал он, — какое ужасное положение. Бесснежный здоровенный мороз с ветром, а над Москвой не видно ни одной трубы, из которой шел бы дым. Стало быть, нет топлива, и люди мерзнут… А у нас „испанка“, сыпной тиф… Бани, прачечные, значит, тоже станут…
— Да уже стоят, — уточнил управделами и тотчас нашел, как умелый придворный, виноватого. — Московский Совет еще не предпринял никаких решительных мер…»
Последовала команда: немедленно вызвать в Кремль отцов города.
В
