и ВаРакхати, обеих своих разновидностей, испытывали общие эмоции, ибо, хотя эта женщина обладала высокоученым интеллектом, опыт свой она пропускала через сердце. Будучи антропологом, она обожала ископаемых неандертальцев, которыми занималась с удивлявшей ее саму свирепостью, считая их оболганными и очерненными по причине внешнего уродства. С ее точки зрения, тяжелые надбровья и тяжелые кости ничего не значили рядом с присущей им заботой об увечных и полными любви похоронами малолетних детей, умиравших в возрасте до четырех лет.
Однажды Энн едва не заплакала в бельгийском музее, когда до нее вдруг дошло, что такие дети, скорее всего, умирали весной, когда их отрывали от материнской груди ради младших сестер или братьев, еще слишком маленькими для того, чтобы выжить в самое голодное время года без материнского молока. Что значат различия во внешности, если эти уроды хоронили своих детей, укрыв их хвойным лапником и цветами?
Так что Энн не обращала внимания на когти и зубы Супаари, вид его хвоста не смущал ее, и проявляла только анатомический интерес к хватательным ступням, которые он открыл, разувшись в тот самый первый вечер, когда почувствовал себя достаточно непринужденно.
А любить его позволяла способность этого существа смеяться, изумляться, смущаться и проявлять скептицизм, гордиться, сердиться и так далее…
При всей простоте ее имени, он так и не сумел научиться произносить его. Она стала Хэ’эн, и оба они в эти первые недели проводили вместе несчетные часы, задавая друг другу тысячи вопросов и отвечая на них в меру своих возможностей. Процесс был утомительным и увлекательным, нечто вроде налетевшей вихрем любовной интриги, кружившей голову Джорджу и даже заставлявшей его несколько ревновать. Иногда их с Супаари осеняло понимание той откровенно немыслимой ситуации, в которой они оказались… ободряло лишь то, что в такие мгновения они начинали смеяться.
Невзирая на обоюдную добрую волю, они часто оказывались в тупике. Иногда в руанже не хватало слов для передачи понятия жана’ата, которое старался объяснить Супаари, или же Энн не хватало слов для того, чтобы передать течение мысли.
Эмилио сидел рядом с ними, переводя, когда его познания в руанже оказывались глубже, чем у Энн, совершенствуя свое владение этим языком, а заодно и начиная воспринимать конструкции к’сана, собственного языка Супаари, который, как уже подозревал Эмилио, характеризовала чудовищно сложная грамматика. София также принимала участие в этих беседах, поскольку более широко владела торговой терминологией, а кроме того, успела понять некоторые коммерческие аспекты взаимоотношений между руна и жана’ата, хотя прежде она предполагала, что различия между обеими группами – это различия между горожанами и селянами.
Марка часто приглашали для того, чтобы он графически проиллюстрировал для Супаари какой-нибудь предмет или ситуацию жизни руна, которую никак не удавалось объяснить словами, хотя сам факт рисунка первоначально чрезвычайно изумил его. Потом уже, в самый разгар общения, к нему присоединились Джимми и Джордж, выводившие нужные иллюстрации на экраны своих планшетов. Супаари изумлялся некоторым параллелям или находил различия в обычаях обеих рас. «Мы тоже так поступаем, – говорил он, или: – У нас нет таких вещей, как этот предмет, – или: – Когда это происходит, мы поступаем так».
Когда Энн решила, что Супаари готов для этого, Джордж приспособил видеоаппаратуру к его голове и начал показывать виртуальные виды Земли, которые подчас пугали его куда сильней, чем могла предположить Энн, и он не раз срывал шлем с головы, но изумление всякий раз заставляло его преодолеть страх и вернуться к просмотру.
Д. У., оставаясь собой, так и не потеплел к Супаари, однако винчестер в конечном счете перекочевал в кладовку. Ярброу мало говорил во время сеансов общения с жана’ата, но часто предлагал линии собеседования для следующего дня, – после того как Супаари, зевая во весь рот, отправлялся спать на втором закате. Их было семеро, а Супаари всего один, так что они старались держаться в сторонке, чтобы собеседования не казались аборигену допросом. Тем более что он еще никак не мог примириться с самой идеей, предполагавшей существование их самих, существование их планеты, существование непостижимого умом расстояния, которое им пришлось преодолеть на аппарате неведомого устройства для того лишь, чтобы познакомиться с ним самим и его планетой. Подобные материи просто не умещались в его голове.
То, что жана’ата были на Ракхате доминирующим видом, казалось вероятным с самого начала знакомства с Супаари. Люди привыкли к тому, что хищники находятся на самом верху пищевой цепи, к тому, что виды-убийцы должны владеть планетой. К тому же, по чести говоря, они были несколько разочарованы руна. Неспешность, рассудительность и кротость жизни руна одурманивали пришельцев; непрерывная еда, непрекращающиеся разговоры, постоянные прикосновения высасывали из людей энергию.
– Они очень милы, – однажды сказала Энн.
– И очень занудны, – согласился Джордж.
И, пребывая в уединении внутри собственной палатки, Энн признала, что во время бесконечных дискуссий руна ей нередко хотелось заорать во всю глотку:
– Боже мой, какая чушь, да кого все это волнует? Давайте к делу!
И вопреки невдохновляющему началу знакомства с Супаари они были рады наконец иметь дело с существом, способным принимать собственные решения, даже если решение это требовало снести чью-то голову с плеч. Им было приятно обнаружить на Ракхате существо, скорое на подъем, понимающее чужие шутки и умеющее шутить, понимающее последствия своих действий. Он двигался быстрее руна, переделывал за день больше дел, не производя при этом лишнего шума. Уровень энергии его организма был близок энергии человека и даже мог превзойти любого из людей. Тем не менее на втором закате силы оставляли его, и этот огромный плотоядный младенец погружался в сон на пятнадцать часов.
То, что взаимоотношения внутри пары жана’ата и руна носят асимметричный характер, сделалось несомненным после возвращении вакашанских руна в свою деревню с огромными корзинами, наполненными пик, через несколько дней после прибытия Супаари.
К жана’ата отнеслись с огромным почтением. Во всем подобный мафиози-дону или средневековому барону, он принимал семейства руна и возлагал руки на детей. Но во всем этом чувствовалась взаимная симпатия. Его правление, если здесь уместно это слово, воспринималось как благое. Он внимательно и терпеливо выслушивал всех пришедших к нему, улаживал споры, предлагая решения, всем казавшиеся справедливыми, подталкивая конфликтующие стороны к логичным выводам. ВаКашани не боялись его.
И иноземцам неоткуда было понять, насколько обманчива эта картина, насколько необычно для своей породы поведение Супаари. Как человек, выбившийся из низов, Супаари не склонен был умалчивать о разнице в своем прошлом и нынешнем положении, и поскольку все выжившие члены иезуитской миссии происходили из культур Земли, ценивших таких людей и осуждавших наследственные привилегии, они были готовы видеть его в героическом свете, так сказать, решительным и удачливым бойцом.
Возможно, Алан Пейс мог бы лучшим образом оценить классовые аспекты ракхатского общества, так как в Британии до сих пор сохранялись определенные традиции, серьезно воспринимавшие хорошее происхождение. Алан мог понять, каким маргиналом на самом деле является Супаари, насколько мал его доступ к подлинной власти и влиятельности и как жаждал он получить этот доступ. Но Алана не было в живых.
* * *
КОГДА К КОНЦУ ПЕРИОДА ПАРТАН настало время завершить увлекательные недели общения и проводить этого жана’ата домой, все население Кашан провожало Супаари на пристань или высыпало на террасы, выкрикивая слова прощания, бросая на воду цветы, распуская по ветру цветные надушенные ленты.
– Сипаж, Супаари! – негромко проговорила Энн, пока он собирался отчалить, под говор руна, теснившим их отовсюду. – Может ли кто-то показать тебе, как прощаются наши люди с теми, кто нравится им?
Он был растроган уже тем, что она этого захотела.
– Вне сомнения, Хэ’эн, – проговорил он низким, чуть грохочущим голосом, с которым Энн была теперь прекрасно знакома. Она знаком показала Супаари пригнуться, что он и сделал, не зная, чего ожидать. Приподнявшись на пальцах, она обняла его за шею и чуть прижалась к нему. Когда она разорвала объятия и отступила, он
