У денег нет религии. Но если бы Карем решил жениться на моей сестре, у нас возникли бы проблемы.
– Э-э… а кто вы вообще такой? – осведомилась Фарах.
– Би-Би, – представился он.
– Биби? – Фарах в замешательстве воззрилась на него. – Вы что, женщина?
– Нет! Да чтоб тебя… – Бада-Бхай повернулся к Рамешу, но тот лишь пожал плечами. – Говорил же я, что будет путаница!
– Би-Би – это от «Бада-Бхай», – пояснила Гита. – Но он пока железно не определился.
– Он еще думает, – услужливо добавила Салони. – А здесь он, чтобы отомстить Гите.
– Потому что я его поимела.
Глаза Фарах расширились, загоревшись незамутненным похотливым интересом:
– Да ладно? Ты его поимела? У вас что… это самое? Когда ж вы успели?
Гита и Бада-Бхай одновременно скривились, издав брезгливое восклицание, после чего он дал Гите легкий подзатыльник, возмущенно взвизгнув:
– Я сказал «фу», потому что это «фу», а ты почему сказала «фу»?!
У Гиты вспыхнули щеки – не потому, что ее оскорбили словами, а потому, что шлепнули, как нашкодившего ребенка, и это было унизительно.
Бандит разразился лаем, но объектом его возмущения был старый заклятый враг – ящерица, которая прошмыгнула по стене и замерла вне поля его досягаемости. Хвостом он при этом размахивал неистово – было странно, что не взлетел. Гита закрыла глаза от родительского стыда – в комнате были двое мужчин, один из них с пистолетом, а верный пес собирался вступить в бой с рептилией.
– Чего это он? – спросил Би-Би, указав подбородком на Бандита.
– Да пристрели ты его, – проворчал Рамеш.
– Нет! – крикнула Гита. – Не смей!
Но ее опасения были напрасными – шокированный Бада-Бхай сам обернулся к Рамешу:
– Ты спятил? Я не стреляю в собак!
– А что тут такого?
– Если буду стрелять в людей, меня назовут авторитетом, а если в собак – психопатом!
– Вау, – протянула Салони. – Даже бандюга, который взял в заложницы трех беззащитных женщин, считает твои моральные принципы отстойными, Рамеш. Подумай об этом.
– Жирная сука! – свирепо зыркнул на нее Рамеш. – Ты детей рожаешь или ешь их на завтрак?
Они вдвоем устроили словесную перепалку из взаимных оскорблений, и каждое следующее превосходило предыдущее по изобретательности. Салони побагровела. Рамеш сделался мертвенно-бледным, и его усы воинственно шевелились, как хвост Бандита.
– Слушай, чутья, – топнула Салони связанными ногами, – ты вообще не понимаешь, что несешь! После родов все меняется, ясно? Попробуй родить – в зеркале себя не узнаешь! – Она наконец успокоилась и, понизив тон, обратилась ко всем присутствующим: – Знаете, я когда сына рожала, он мне там внутри все порвал в клочья, так что я теперь чуть-чуть писаюсь каждый раз, когда чихаю, а этот охламон еще отказывается ради меня есть вареные овощи!
– Да ты что? – в ужасе отшатнулся Би-Би. – Каждый раз, когда чихаешь? Какой кошмар!
При виде его бурной реакции Фарах тоже осмелилась высказаться:
– У меня та же фигня, но после рождения второго. А во время родов я даже слегка обкакалась.
– О Рама, – выдохнул Рамеш с таким видом, как будто его сейчас вырвет.
Фарах решила закрепить успех:
– А кормление грудью? Дети ушатали мне сиськи в хлам!
– Я не хочу слушать всю эту хрень! – всплеснул руками Рамеш и заметался в поисках укрытия, но в маленькой комнате не было уголка, чтобы спрятаться, к тому же Бандит, временно оставивший в покое ящерицу, избрал себе новой целью его лодыжки.
Гита завороженно смотрела, как ящерица, которой выпала внезапная передышка, метнулась по диагонали к потолку, пробежала у нее над головой, затем над Салони и замерла в точности над ничего не подозревавшим Би-Би.
– Да уж, Фарах, – покивала Салони. – Я еще помню те времена, когда мои соски смотрели в одном направлении. – И покосилась на Би-Би в ожидании его реакции.
Он ее не разочаровал – вздрогнул всем телом и выдохнул ошеломленное «уф-ф».
Гита от удивления перестала следить за миграционным маршрутом ящерицы.
– Погоди-погоди, а они что, разве не вернулись к нормальному состоянию? – спросила она.
Фарах захихикала, а Салони разразилась оглушительным хохотом, который вдруг резко оборвался.
– Черт, я чуть-чуть описалась…
– Нет, Гита, – пояснила Фарах с нарочитым терпением. – После родов ничего не возвращается к нормальному состоянию. Отвисшие сиськи, неблагодарные дети и сиканье при чихании, а также, как мы могли заметить, при громком смехе остаются навсегда.
Би-Би все никак не мог оправиться от потрясения:
– Но ведь и награда велика, правда же? Радость материнства, и все такое…
Фарах пожала плечами:
– Фигня.
– Да ладно?! Но это же… это же ваше главное предназначение, самое лучшее, что вы можете сделать в жизни, разве нет? – Бада-Бхай растерянно переводил взгляд с Салони на Фарах и обратно, и тон его становился все более неуверенным. – Ну, я имею в виду – стать матерью?
Салони и Фарах синхронно пожали плечами:
– Фигня.
Би-Би поник, даже внушительное пузо как будто бы сделалось меньше.
– Так вы что же, не любите своих детей? – горестно вопросил он.
– Эй, полегче! – взвилась Салони, и Фарах всем своим видом продемонстрировала не меньшее негодование. – Захлопни свою грязную пасть, Чинту! Дети – лучшее, что у меня есть в это мире, мать их за ногу!
– Я за своих убила бы! С радостью! – Фарах моргнула. – Ой, я ведь это уже сделала.
– Но… вы же только что говорили…
Салони взглянула на Бада-Бхая с упреком:
– Не всё так однозначно, знаешь ли.
– Так вы хотите сказать, что…
Рамеш хлопнул себя руками по ляжкам:
– Би-Би, они тобой манипулируют, яар! Позволь мне порезать этих бхосда[169]!
Фарах вытаращила глаза:
– Что значит «порезать»? – Она повернулась к Гите и Салони за разъяснениями. – Как порезать? Кого порезать?
– Да их тут теперь как-то многовато, – протянул Бада-Бхай. – На что мне целых три пальца?
– Пальцы?! – выпалила Фарах. – Я художник! Я ими искусство делаю!
– Слушай, – сказал Бада-Бхай Рамешу, – я могу подмазать копов, чтобы закрыли глаза на торговлю бухлом, но если я покалечу полдеревни… У меня столько денег нет. Может, просто фейсы им почикаем? Оставим этим халкат ранди предупреждение, так сказать, в виде пары шрамов, чтобы не лезли в мои дела? Заодно и другим наука будет. Мне кажется, за такое копы много денег не возьмут. Ну, наверное…
– Ладно, – кивнул Рамеш. – А может, вырезать конкретное послание?
Пока мужчины переговаривались, у Фарах задрожал подборок, и она тихо заплакала. Салони на нее шикнула, но паника портнихи не только не утихла, а даже оказалась заразительной. Бандит вел себя все более беспокойно – то бросался на мебель, то пытался совокупиться с подушкой (хотя Гита была уверена, что ей удалось его от этого отучить). Рамешу и Бада-Бхаю, обсуждавшим, что именно нужно вырезать на лицах у женщин, пришлось постепенно повышать голос, чтобы расслышать друг друга на фоне всхлипываний Фарах и взрыкиваний Бандита.
– Йа’Аллах! Йа’Аллах! Йа’Аллах! – затянула она, раскачиваясь на краешке чарпоя из стороны в сторону.
– Фарах! Заткнись! – прошипела Салони.
– Вы что, не понимаете? Ничего никогда не изменится, потому что на место каждого Самира, с которым мы расправимся, придут пятьдесят других, – сквозь
