страстное желание мести достаточно сильно, она найдет дорогу домой, и тогда держитесь.
Чурел наводят страх на мужчин, однако их истории разнятся. Некоторых злобный дух заманивает в горные пещеры, впивается клыками и высасывает все телесные жидкости, включая сперму. Других жертв чурел держит в плену, постоянно требуя соития, пока не вытянет из них всю жизненную силу. В результате одни ее жертвы умирают, другие добираются до дома седыми, морщинистыми, скорбными старческим слабоумием, постигшим их неожиданным и странным образом.
Чурел – это ведьма, банши, суккуб. Мужчины, пережившие встречу с ней, описывают ее внешность одинаково, тут в их историях никаких расхождений нет: подлинный облик чурел ужасен и омерзителен. У нее длинный черный язык, косматые волосы на голове и в паху, жухлые груди, отвисшие до пупа на раздутом животе, и ступни, вывернутые назад.
Но придя к выводу, что в таком обличье заманить жертву в ловушку довольно затруднительно, чурел научилась преображаться. Она может превратиться в молодую привлекательную женщину, однако не способна ничего сделать со своими вывернутыми ступнями, и те остаются предательским признаком злого духа.
Гита и Салони всегда считали, что эти страшилки выдуманы мужчинами для мужчин. Только мужчина может представить себе возмездие в форме непрерывных сладострастных утех вместо мучительной смерти. Только мужчина может изобразить дух безвинно настрадавшейся женщины в виде чудовища. Только мужчина, спасая свою фаллическую гордость, может приписать мстительному духу способность менять облик, чтобы потустороннее существо, с которым он совокупляется множество раз, было обманчиво прекрасным.
«Но что, если, – думала Гита сейчас, оцепенело стоя у своей входной двери, закрывшейся у нее за спиной, и пытаясь параллельно сочинить хоть какой-то план действий, – что, если чурел, – думала она, – это на самом деле страшилка, придуманная женщинами для женщин? Если в материальном мире для нас нет защиты, ее можно найти в мире сверхъестественном. Можно придумать историю, которая напугает мужчин и заставит их хоть иногда задумываться о нашем благополучии».
Гита окинула взглядом комнату. Салони с кляпом во рту была привязана к пластиковому стулу; ее зеленые глаза расширились от страха. У входа в кухонный закуток прислонился плечом к стене Бада-Бхай. Рамеш занял позицию в другом углу. Надежда вырваться каким-то образом из этой западни исчезла, как только Гита увидела в кулаке у Бада-Бхая пистолет. Она тотчас вскинула руки вверх и теперь не спускала глаз со ствола. На Рамеша можно было не смотреть – она и так знала, что он слюнями захлебывается при мысли о том, что ему выпал шанс над ней покуражиться. Дураки всегда устраивают парад-алле, когда им удается кого-нибудь одурачить.
Какова бы ни была история появления легенды про чурел, самое печальное заключалось в том, что она не сработала. Эта страшилка не остановила поднятую руку Рамеша, Самира, Бада-Бхая и многих других. Мужчины могли присвоить женщине ярлык «чурел», чтобы лишить ее женственности, и они же могли отобрать его, чтобы лишить ее власти. Но как и во всех остальных случаях, это был только их выбор.
– Добро пожаловать, Гита из «Гита’с Дизайнз», – с ледяной вежливостью произнес Бада-Бхай. – Мы тебя ждали. Присаживайся.
Он сделал знак Рамешу. Тот, порывшись в шкафу, достал оттуда сари – оранжевое, то, которое сам ей подарил, – и принялся методично обматывать отрезом длиной девять ярдов Гиту и второй пластиковый стул. Он сделал четыре оборота – как свадебные феры, когда жених и невеста обходят вокруг священного огня, принося обеты, – и завязал два свободных конца так крепко, что стул под Гитой подскакивал на каждом узле. Три узла он сделал сейчас, чтобы привязать ее к стулу; три узла – много лет назад на ее свадебном ожерелье: первый узел символизировал послушание жены мужу, второй – ее долг перед его родственниками, а третий… Значение третьего в тот момент выпало у Гиты из памяти, потому что ее сильно отвлекали.
– Не надо, – остановил Бада-Бхай Рамеша, когда тот хотел соорудить для Гиты кляп из ее блузки-чоли, такой же, как у Салони. – Я хочу с ней поговорить.
Гита окинула взглядом Бада-Бхая. Он в отличие от них троих был в обычной, повседневной одежде, в простой тенниске и джинсах, не годившихся для праздника, и стоял с непринужденным видом, прислонившись плечом к стене и скрестив над внушительным животом руки, в одной из которых поблескивал револьвер. Конечности у него были тощие, и пузо в сочетании с ними казалось необъятным, выдавая человека, который забыл привести свои гастрономические привычки в соответствие с возрастом. Сандалии при входе в жилище Гиты он снять не потрудился – редкое явление в Индии. В целом этот гражданин казался здесь таким же неуместным, как и все происходящее в доме.
– Ты в порядке? – спросила Гита, обращаясь к Салони.
Вопрос был глупый, но та кивнула. Тогда Гита повернулась к Бада-Бхаю:
– Что тебе нужно? Деньги?
– Сомневаюсь, что у тебя они есть. Посмотри вокруг – у тебя даже телика нет. А это что? Радио?! Господи… – Губы Бада-Бхая презрительно скривились под усами. – Не деревня, а какая-то допотопная дыра! Как вы тут все вообще живете? В прошлом веке?
– Эй, у бедя дфа телика, подял? – прошамкала Салони через кляп. – Мы не отсталые. У дас дафе есть пхонари` да до́дечдых бададе`яф.
– Чего?..
– Фонари на солнечных батареях, – перевела Гита.
– Слушай, халкат ранди[166], – указал на нее пальцем Бада-Бхай, – ты меня жестко поимела. Из-за тебя я лишился лучшего поставщика тхарры, ты выпустила моих подопытных свинок… псинок… собак-тестировщиков, на которых мы эксперимент ставили, и что самое ужасное – ты меня выставила дураком перед моими людьми!
– Тогда бери фоего парфывого пса и вали нафиг, – предложила Салони; ткань чоли, из которой был изготовлен кляп, у нее уже начала пропитываться слюной.
– Нет! – выпалила Гита.
– Забудь про пса. Я не могу допустить, чтобы люди думали, будто Бада-Бхай не способен отомстить, если его поимели. Нельзя быть авторитетом, если ты слабак, – заявил Бада-Бхай, он же Чинту, и достал из сумки два прозрачных пакета с жидкостью. – Поэтому теперь моими тестировщиками будете вы.
– О, – оживилась Салони, – это не вино, слуфяйно? Я уфасно хошу попробовать вино! Если это вино, дафай его сюда!
– Он сказал, что мы будем «тестировщиками», а не «дегустаторами», – покачала головой Гита. Здесь разыгрывалась какая-то оголтелая буффонада: Рамеш ковырял в носу от скуки, Бада-Бхай то грозно нацеливал на женщин пистолет, то вдруг, забыв, что у него в руке опасное оружие, почесывал стволом собственный подбородок или в задумчивости постукивал им себя по виску. – Это тхарра с метанолом.
Салони с отвращением поморщилась:
– Ой, нет, сфасифо, не нафо. Я как-нифудь офойдусь.
– Эй! – Бада-Бхай кинул на стол пакеты с тхаррой и шарахнул свободной от оружия рукой по стене так, что женщины вздрогнули, после чего
