Гарбузник приходил несколько раз, стоял минуту, другую, прислушивался к каким-то только ему понятным звукам и уходил. Ничего нельзя было прочитать на его лице. Но Половинка знал — машина собрана безупречно, и потому сейчас больше думал не о ней, а о Сидоренко. Что с ним делать?
— Стоп! — наконец скомандовал Гарбузник. — Хорошо.
Ещё несколько минут работы контролёров — и всё. Акт подписан. У Железняка отлегло от сердца.
— Не спешите домой, ребята, поговорить нужно, — сказал негромко бригадир, но услыхали его все.
Сборщики сошлись и сели, кто на скамье, кто на верстаке, кто на станине уже сданной машины. В центре всей группы на скамье сидел бригадир и медленно, словно оценивая каждого, оглядывал своих слесарей.
— Так вот, ребята, — не спеша, думая над каждым словом, заговорил Максим Сергеевич, — получилось у нас одно дело, и через него мы сидим сегодня до ночи в цехе. Вы знаете, о чём я говорю. Кирилл Сидоренко хотел замазать краской трещину в станине, не подумав о том, что может запятнать честь нашей бригады.
— Позвольте сказать! — выкрикнул Кирилл.
— Подожди, будет и твоё время, — продолжал Половинка. — Я знаю, ты хочешь сказать, что это мелочь. Правильно, мелочь. И заварить такую трещину времени надо немного. Мы это сегодня видели. А честь, если она треснет, ничем не заклеишь и не заваришь.
— Позвольте сказать! — Кирилл встал.
— Говори.
— Да разве я хотел что-нибудь для себя сделать? — неестественно высоким голосом даже не закричал, а завопил Сидоренко. — Я же для бригады хотел! План срывался! Все так делают. Мы бы завтра всё аккуратно вырубили и заварили, никакой мороки не было бы. А так и бригаду ославили, и меня ославили, а всё через кого? — Он показал на Железняка. — Вот через кого! Я его на слесаря учил, болел за него, как за своего напарника, а он теперь перед начальством выслуживается. Гнать таких из нашей бригады! Гнать!
На Ивана эти слова подействовали, как удар. Он смутился. втянул голову в плечи, словно и вправду был в чём-то виноват. Он не отваживался поднять глаза. Должно быть, вся бригада с осуждением смотрит на него. Может, его даже выгонят? Ну и пускай выгоняют. Работу он всегда найдёт.
— Замолчи ты, дурак, — глухо сказал Хоменко. — Чего ты голосишь, как баба по покойнику? По-человечески говорить не можешь?
Кирилл осёкся. Хоменко, тот самый Степан Хоменко, который больше всего ругал Железняка днём, теперь уже не хотел поддерживать Сидоренко.
— А что бы ты запел, если бы не успели сдать машину, если бы премия собаке под хвост полетела?
— То же самое, — процедил Хоменко. — Я ни за какие деньги, ни за какую премию совести продавать не согласен. А Железняк молодец! Тебя, а не его гнать нужно. Всё!
— Железняк нас выручил, — медленно, как всегда, сказал Торба. — Большой скандал мог бы получиться для всех.
— Да ведь вырубили и заварили бы завтра! — снова крикнул Сидоренко. — Что я, несознательный какой, что ли? Что я, первый день на заводе?
— Не кричи, а думай, — сказал Маков.
Кирилл остолбенел. Маков, ласковый и послушный Пётр Маков, который ловит каждое его слово, смотрит ему в рот, и тот сейчас берётся его учить! Да что же это делается на белом свете?
— Ты уж молчи! — в отчаянии крикнул Сидоренко, ударив руками о полы ватника.
— Ты ему рта не затыкай, — тихо, но от этого не менее грозно остановил его бригадир. — Говори, Пётр.
— Тут не только ему, тут нам всем хорошенько подумать надо, — горячо заговорил Маков. — Ведь утром все на Железняка волками смотрели, всем казалось, что он зло бригаде причинил. Стыда бы на весь свет было! А что на это уралмашевцы нам сказали бы? Ты об этом подумал?
Сидоренко не мог сообразить, что произошло. Он ещё и сейчас считал себя целиком правым, больше того — пострадавшим за правду. Ему казалось, что во всём виноват только Железняк, что он «обвёл» всех. Вот плата за добро! А ведь Кирилл учил его, помогал ему изо всех сил. Он искоса взглянул на Железняка. Тот сидел хмурый, сосредоточенный.
— Уралмашевцев ты сюда не приплетай, — уже спокойно, переходя на нормальный тон, ответил Сидоренко. — Можно подумать, что они сами этого не делают.
— Я думаю так, — задумчиво сказал Половинка. — Никакого выговора Сидоренко выносить не будем. Ему и разговор — хорошая наука, а ты, Кирилл, на Железняка не косись, а думай. Ты рабочий, да ещё и хороший рабочий, с тебя ребята пример берут. Ясно? Ничего мы тебе больше не скажем. Сам поймёшь, если захочешь подумать, а не захочешь… упрашивать не будем. Думай и делай выводы.
Половинка не стал объяснять, что будет, если Сидоренко не захочет понять всего сказанного.
— Ну, на сегодня хватит, а когда-нибудь мы ещё об этом деле поговорим, — встал со скамьи бригадир. — Пошли домой, ребята!
И улыбнулся так, как мог улыбаться только он, одновременно и ласково и немного насмешливо.
Они вместе вышли из цеха, и прохладная, влажная апрельская ночь высыпала на них холодные искры звёзд. Кирилл вышел со всеми, потом выругался, плюнул, свернул направо и отправился своей дорогой.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В этот вечер Саня Громенко долго не могла дождаться Кирилла. Всегда с ним так: условились, кажется, точно, но уже идёт девятый час, а он не появляется у Пушкинского парка. Стоять около ворот, где такое множество людей, неудобно, и потому Саня всё время ходит.
Далеко за Красногоркой, за меловым обрывом, уже давно зашло солнце. Блеснул и пропал последний луч, словно тяжёлая растопленная капля чугуна поплыла за горизонт. Стало быстро смеркаться, с востока и севера из широкой степи на соцгород и заводы широким фронтом надвигалась ночь. Вместе с нею в наступление пошёл весенний морозец.
Саня почувствовала, что замерзает, и рассердилась. Она резко повернулась, взглянула на часы — половина десятого, сердито топнула и решительно пошла прочь от Пушкинского парка.
В дверь она постучала громко и настойчиво.
Мать торопливо открыла:
— Ты что барабанишь?
— Полчаса не открываете! — сказала Саня, быстро проходя в комнату.
Мать только плечами пожала и вошла следом за девушкой. Она стала у двери, глядя, как дочка сердито расправляется со всем, что попадается под руку. Это случалось уже не раз, и мать давно научилась понимать Санино настроение.
— Какая-нибудь неудача? — тихо спросила мать, когда бурная деятельность по перекладыванию и рассовыванию вещей немножко утихла.
— У меня? — удивлённо взглянула Саня своими тёмными, почти чёрными глазами. — Какая у меня может быть неудача?
Мать промолчала. Она смотрела, как, злясь на всё — на горячую чашку чая, на сахар, растворяющийся слишком медленно, на ложку, обжигающую пальцы, — Саня пьёт чай, и про себя улыбалась: как они прозрачны, эти девичьи секреты!
В дверь тихо постучали. Мать и дочь удивлённо переглянулись. Уже десять. Кто мог прийти к ним в такое позднее время?
— Я открою, — вскочила Саня.
— Подожди, — отстранила её мать и вышла в коридор.
Стоя посреди комнаты, Саня внимательно слушала, как щёлкнул замок, заскрипела дверь, потом послышался голос Кирилла:
— Саня дома?
Мать что-то ответила, но девушка уже не слушала, она торжествовала: «Ага, пришёл всё-таки! Ну, я же тебе сейчас покажу, как меня два часа держать на морозе!»
Через мгновение Кирилл стоял перед Саней. Он пришёл прямо из цеха, в рабочем ватнике, в руках мял кепку; вид у него был не очень геройский, а настроение, вероятно, во сто крат хуже. Саня поняла это с первого взгляда.
— Я зашёл… — сказал Кирилл и остановился, словно у него перехватило дыхание.
— Может, чаю хотите? — заметив замешательство гостя, предложила мать.
— Спасибо, не хочу, — ответил Кирилл, не глядя ни на мать, ни на дочь. — Пойдём погуляем, Саня, ты нас, наверно, ждала?..
— С чего бы я вас ждала? — гордо пожала плечами девушка. — Пришла в парк, вижу — вас нет, встретились знакомые ребята, я и пошла в кино.
— Так, — сказал Кирилл. — А я думал, мы немножко погуляем.
— Что с тобой? — спросила Саня, когда Кирилл взялся за ручку двери. — Говори!
— Ничего, — ответил тот, — ничего. Извините, пожалуйста, за позднее посещение.
Изысканно вежливым Кирилл становился только тогда, когда чувствовал, что может сорваться и наговорить лишнего.
— Подожди, — неожиданно для себя самой сказала Саня. — Сейчас я оденусь.
Они вышли на улицу и быстро, словно торопясь куда-то, пошли по проспекту. Они дошли до парка Пушкина, где столько времени ходила сегодня Саня, и раздражение против Кирилла снова вспыхнуло в её сердце.
— Стой! — сказала она. — Что мы бежим как на пожар? Ведь нигде не горит.
— Что ты сказала? — Кирилл словно только сейчас заметил присутствие девушки. — Да, правда, куда это мы бежим? Пойдём в парк, сядем.
