И сразу же, словно хорошо настроенная струна, отозвался на эту перемену Иван. Утих поток злости, и в глубине сердца снова ожило чувство, ясное, нежное, прозрачное. Юноша несмело взглянул на Матюшину, и она показалась ему в этот момент такой красивой, такой хорошей, что захотелось остановить её и тут же, сейчас, сказать: «Я люблю тебя всем сердцем и готов умереть за тебя! Я никого в жизни не буду больше любить!»
Но он сдержал себя, не остановил её и ничего не сказал, только пошёл немного быстрее и чуть впереди Матюшиной, чтобы она не могла видеть его лицо. Через несколько минут они уже стояли на площадке третьего этажа, перед своими дверьми. Железняк хотел отдать сумку, но Любовь Максимовна скомандовала:
— Неси сюда! — и открыла дверь.
Иван вошёл в хорошо знакомый коридор.
— Сюда отнеси, Ваня! — попросила Матюшина.
Он отнёс на кухню тяжёлую ношу и уже хотел идти домой, когда хозяйка пригласила:
— Зайди ко мне, посиди минуточку!
— Мне домой нужно, — ответил Иван, хотя ему очень хотелось зайти в комнату Матюшиной. У Половинки он бывал часто, а у неё никогда.
— Ну, зайди, зайди, — уговаривала Любовь Максимовна. — Так не годится, принёс сумку и бежать!
Иван вошёл в небольшую комнату с квадратным окном и дверью на балкон. Большой гардероб, двуспальная кропать, туалетный столик и несколько стульев составляли всю мебель. Стены завешаны цветными вышивками и фотографиями бравых офицеров. Оранжевый абажур с чёрным негритёнком, висевшим, словно парашютист, на стропах, — неотъемлемой принадлежностью всех полурабочих, полумещанских квартир, — прикрывал лампу. На туалетном столике, перед овальным, старым, ещё, должно быть, бабушкиным, зеркалом стояло несколько флаконов и коробок пудры. В сторонке, но так, чтобы всем было видно, краснела атласная коробка набора «Красная Москва», и по комнате плыл запах одеколона.
— Садись! — Матюшина подставила стул.
Железняк поблагодарил и сел. Взгляд его всё время скользил по стене, где были развешаны фотографии. Парень довольно смело разглядывал портреты друзей хозяйки, но, когда дошло дело до большой фотографии в центре стены, он почувствовал неловкость.
На этом фото, снятом лет пять назад, Любовь Максимовна стояла на берегу моря в купальном костюме.
— А это я, — сказала Любовь Максимовна, уловив его взгляд. — Правда, красивая?
— Красивая, — ответил Иван, невольно опуская глаза, И тихо повторил: — Очень красивая.
— Да ты и не смотришь! — воскликнула Матюшина. — Да погляди, не бойся! Мне этот портрет фотограф в Симеизе бесплатно сделал, а копию для витрины оставил, чтобы весь свет любовался.
— Правильно сделал, что оставил, — ответил Железняк. — Я б такое фото не только на витрину, а даже на обложке «Огонька» напечатал!
Матюшина не поняла, насмехается он или восхищается, но задумываться над этим не стала. Она вспомнила про «Огонёк», кроссворд, и весь разговор с Иваном вдруг показался ей совсем неинтересным,
— Ну, Ваня, благодарю тебя за помощь, — вставая, сказала она. — Заходи, когда будешь свободен. Мне всегда приятно с тобой поговорить.
Эти вежливые слова были сказаны холодным тоном, и Иван подумал, что не нужно было сюда приходить. Теперь стена, где висит большое фото, окружённое фотографиями настоящих и бывших друзей Любови Максимовны, всегда будет стоять у него перед глазами. Надо бежать, скорее бежать отсюда, потому что снова хочется говорить резкие и дерзкие слова, хочется дорвать со стены фотографии хорошо выбритых офицеров, которые наверняка бывали тут, в этой комнате, и на мелкие клочки разорвать твёрдую блестящую бумагу.
Иван встал, следя за каждым своим шагом и движением, сдержанно попрощался и вышел. Дверь закрылась, щёлкнул замок. Юноша несколько минут постоял неподвижно, опершись спиною на влажную холодную стену. Сейчас он придёт домой, закроет за собою дверь и навсегда забудет Любовь Максимовну.
Внизу скрипнула дверь. Кто-то поднимался. Иван постоял, потом, когда шаги стали приближаться, постучал к себе. В это мгновение из-за поворота лестницы вышел знакомый доктор, взглянул на Железняка и сказал:
— О, вы меня ждёте!
— Вас? Почему? — удивился Железняк.
— Как почему? — Доктор остановился, не дойдя несколько ступенек до площадки, и обеспокоенно снизу вверх посмотрел на юношу. — Меня вызывали, учительница из школы звонила. Кто из ваших родных болен?
— Не знаю. Утром все были здоровы.
В это время дверь открылась, и выглянуло взволнованное, побледневшее личико Христины.
— Ой, товарищ доктор, как хорошо, что вы пришли! Скорее, пожалуйста, он совсем задыхается!
— Кто?! — вскрикнул Иван.
— Андрейка!
— Что с ним?
— Не знаю.
Иван стремительно вбежал в комнату и остановился около кровати Андрейки. Мальчик лежал навзничь, ярко-синие глаза его подкатились под лоб, а маленькое посиневшее личико выражало такую муку, такую напряжённую борьбу за жизнь, что страшно было смотреть»
В комнату, уже вымыв руки, вошёл доктор. Молчаливый, спокойный, даже слишком спокойный, как показалось Ивану. Это тот самый доктор, который не мог спасти маму, должно быть, не смог или забыл что-нибудь сделать, а может быть, не дал каких-то дорогах или редких лекарств… Нельзя верить такому доктору, нельзя!
Иван хотел крикнуть, выгнать его вон, попросить, чтобы прислали другого, но, глядя, как уверенно подошёл доктор к маленькому больному, опомнился, только сжал кулаки и стал около стены.
— Когда это с ним случилось? — спросил доктор.
— Утром пошёл в школу, — дрожащим голосом ответила Марина, — только небольшой жар был, а оттуда его уже привезли.
— Он задыхается, — пояснила Христина.
— Дайте чайную ложечку, — попросил доктор.
Быстро и умело он разжал Андрейке щербатые зубёнки, заглянул в горло, покачал головой,
— У него тяжёлая форма дифтерии. Сейчас мы ему немножко поможем, позже я пришлю сестру, она введёт сыворотку и возьмёт мазок на анализ, а завтра отвезём его в больницу. Сегодня, к сожалению, это невозможно.
Говоря это, доктор взял из своего чемоданчика какие-то пакетики, разорвал один из них, вынул небольшую согнутую блестящую трубочку, примерился, словно обдумывая, с какой стороны лучше подойти, снова открыл Андрейке ротик и быстрым движением ввёл трубку ему в горло. Послышался тихий свист, и вдруг всё тело мальчика, сведённое судорогами, обмякло, будто освободилось от непосильной тяжести, он дышал всё глубже, всё быстрее, словно боялся снова лишиться животворного воздуха. Через минуту он открыл глаза и испуганно взглянул на доктора, на Ивана, на сестёр.
— Я не хочу в больницу, — сказал он глухим, сиплым голоском. — Я никуда не поеду,
— Глупости! — сказал доктор. — Мы там тебя вылечим очень быстро, а тут от тебя могут все заразиться. Через две недели, а может, и раньше, снова будешь то лужам бегать. Признавайся: ведь бегал по лужам?
— Бегал, — ответил за брата Иван.
— Шестой случай сегодня, — озабоченно сказал доктор. — Это уже на эпидемию похоже. Вот что, товарищ Железняк, сёстры ваши в эту комнату заходить не должны. Завтра мы возьмём вашего братика в больницу. Сделаем дезинфекцию, тогда и ходите по всей квартере,
— Я не отдам его в больницу, — сжимая кулаки, оказал Иван.
— Это не зависит от вашего желания. Дифтерия — болезнь опасная и очень заразная.
— Там умерла мама! — сказал Иван.
— И вы, вероятно, считаете, что в этом виноваты я и наша больница?
— Да! — выкрикнула Христя. — И мы не дадим вам Андрейку!
— Не дадим! — тихо подтвердила Марина.
— Садитесь, дети, — сказал доктор и сам присел к столу, очень большой в своём белом халате.
Девочки сели. Иван по-прежнему стоял у стены.
Доктор внимательно взглянул на их возбуждённые лица, потом на испуганные ярко-синие глаза Андрейки.
— Послушайте меня, дети, — сказал доктор, — и поверьте, что я говорю вам чистую правду. Мы сделали для вашей мамы всё возможное и даже невозможное. Но бывают случаи, когда помочь уже ничем нельзя. А мальчика, чтобы предотвратить все случайности, обязательно надо отправить в больницу. Болезнь тяжёлая, и вы ведь не хотите, чтобы ему стало хуже?
— Ему будут делать операцию?
— Нет, но если ему станет плохо, то вы не сможете помочь, а я могу не успеть приехать. Подумайте об этом. Сестра придёт к вам вечером, а завтра утром Андрейку возьмут в больницу. И не волнуйтесь. Всё будет хорошо.
Он встал, ещё раз подошёл к маленькому больному, взял его тоненькую ручку, пощупал пульс. Сердце билось ровно и чётко, удушья можно не бояться.
Доктор простился и ушёл.
— Не отдадим его, — решительно сказала Христя.
— Увидим — может, к завтрашнему утру он выздоровеет и вообще не придётся никуда ехать, — с надеждой в голосе сказала Марина.
