утреннюю зарядку. Как быть человеку с больной душой?
— Неприятная обязанность большинства здоровых людей: переболеть. Переболеть, прежде чем стать здоровыми. Прежде чем задубеть. Не придирайтесь, пожалуйста, к подобному антинаучному выражению. Вспомните, что я человек деревенский. Так уж разрешите по-деревенски: над человечеством всегда висели две главные беды — одна беда от голодухи, другая — с жиру. Пришло время избавиться и от первой, и от второй. Вы согласны?
Они поднялись на верхнее шоссе, освещенное круглыми, как полная луна, фонарями. Огни поселка рассыпались по холмам, а над вершиной холма — гирлянда праздничных фонариков детдома. Где-то тоненький детский голосок выводил незамысловатую песенку.
На шоссе, за поворотом, послышался мерный шум мотора. Неподалеку медленно шла невидимая машина.
— Богдан Протасович, дорогой, еще один вопрос. Только не сердитесь…
— Я привык отвечать на вопросы.
— Вы верите, что человек может измениться. Вдруг, сразу, внезапно?
— Безусловно. Потому что у каждого «вдруг» есть долгая предыстория.
— А поверили б человеку…
— Глубокоуважаемая коллега Янка, неважно, поверю ли я. Важно, чтобы он поверил!
— Он? Да, вы правы… — и запнулась.
Быстрый взгляд на Вагу:
— Вы угадываете чужие мысли? Это сейчас модно…
— Были б мысли!
Из-за поворота на тормозах выкатила легковая машина, притушив фары, поплыла по шоссе.
— Дружок у меня был, — проговорила Севрюгина, — в школе дружили. Хороший такой парнишка, смешной. Доверчивый, верил всем…
— Это, действительно, очень смешно.
— Теперь я понимаю, что подло. А тогда забавляло. Меня и подружку. Мы ему письма писали. Поспорили с ней, кто покорит. А потом я по-настоящему… Ну, не знаю, как сказать, полюбила, что ли…
— Суть не в слове, неправда ли?
— Может, даже полюбила. Не знаю. Потом… Потом его призвали. Я не все рассказала вам, но это неважно. Мы переписывались. Я отвечала все реже. Знаете, сейчас такая бурная жизнь! Все так закружилось…
— Он вернулся из армии?
— Вы знаете?
— Прошу вас, не отказывайте мне в некоторой догадливости.
— Да, он здесь. Он любит меня. Не знаю, чем заслужила. Наверно, видит меня не такой, как есть, а так, по-давнишнему, по-школьному. Или, может, совсем иной — как ему мечталось когда-то.
— А может, видит именно такой, как есть? Может, видит лучше всех нас — настоящую, хорошую Янку?
— Не знаю. Но я хотела спросить, посоветоваться…
— О, советы — моя стихия. Сколько угодно. Особенно в вопросах личного счастья.
— Могу ли я, может ли человек стать иным, лучшим? Это сентиментальность? Идеализм? Это не по-современному?
— Уважаемая коллега Янка, меня не проведешь. Я старый воробей. Если девушка обращается с подобными вопросами — у нее все уже решено. Вернейшая примета!
— Богдан Протасович!
— Поздравляю от всей души, девушка! Желаю счастья вам и вашему другу.
Где-то за холмами — чудилось, за горизонтом — упруго ударил гром. Еще раньше — Янка не заметила — сигнальные ракеты пучком. Хлопнула где-то калитка. Голоса. И вновь разрыв за холмами.
Торопливые шаги. Гулкие, сбивающиеся. Кто-то бежал по улице поселка.
— Арник — окликнула Янка. — Арник!
Но Арник был уже далеко.
Вага посмотрел вслед парню:
— Он разыскивает вас, коллега Янка!
— Да, наверно. Он боится, чтобы я не испугалась… Ну, я побегу, Богдан Протасович. А то он такой сумасшедший. Не найдет меня — не знаю, что будет.
Она сперва бежала по шоссе, потом свернула на нижнюю дорогу. Еще долго доносились ее шаги и все в ней, каждое движение и даже то, как ступала, — все было иным.
На шоссе, совсем близко, зашуршала легковая машина, нагнала Богдана Протасовича и беззвучно остановилась. Прудников открыл дверцу.
— Как дальше предполагаете, Богдан Протасович, пешочком или, может, подъедем?
— Ты все время преследовал меня?
— Не решался подъехать. У вас разговор был…
Прудников терпеливо ждал, пока рядом утвердилось плечо Богдана Протасовича и, только убедившись, что дверца плотно захлопнута, что профессору деться некуда, погнал машину и проворчал:
— У нас тут все-таки не Ясная Поляна, чтобы исчезать!
Часы отбивали слышнее, чем мотор. Плавный ход машины убаюкивал Вагу, он готов был примириться с неожиданным покоем. Прудников бережно подруливал «ЗИЛ». Однако этого бережного молчанья хватило не надолго:
— Одно мне не нравится, Богдан Протасович: не компанейский вы человек! Все один да один!
— Когда я один — я со всеми! — отозвался Вага, не размыкая глаз.
На реке скрежетал и дробился лед, покрываясь белесой пылью. Воздух застыл, одинокое, едва различимое облако, пронизанное светом звезд, медленно поднималось ввысь, растворялось в глубине.
За излучиной реки Вага попросил остановить машину. У подножья холма перед земляной дамбой толпились люди, виднелись квадраты грузовиков и самосвалов, освещенные фарами. Доносились возгласы, обрывки фраз, споров. Вага увидел выхваченную фарами из темноты знакомую фигуру бригадира садоводческой бригады. Люди суетились у промоин, укрепляя дамбу, засыпая бреши землей, камнями, щебенкой, подгоняли машины окриками, как быков; грузовики сменяли друг друга, хлюпая колесами в воде и грязи, взбирались на гору. На их место подкатывали новые машины, шаг за шагом отвоевывали землю.
Две сверкающие в свете фар острые ледяные клешни, протаранив земляную дамбу, протянулись к дороге.
Вага узнавал дружинников и детдомовских ребят, мелькнули лица Татьяны и Степана. Но тотчас в темноте все потонуло. И только окрики, похожие на команду:
— Давай сюда! Даешь людей!
Кто-то с грузовика кинул Ваге лопату:
— Принимай!
И он принял лопату и выполнял, что приказывали, что требовалось самим делом, создавшейся обстановкой. Работал, стараясь не отставать от других, ни о чем не думая, не отдавая себе отчета.
— Сгружай… Принимай… Сюда давай…
Острые, сверкающие клешни меркнут, втягиваются, как когти, в черноту земли, прорвавшийся поток отступает.
Вага останавливается перевести дух, опирается на лопату. И чувствует на себе взгляд, пытливый, ощутимый, как прикосновение руки.
Оглянулся — женщина в светлом платье.
— Чудно́, — тихо говорит она, — сейчас, при фарах заметила, что ты седой. А тогда нет. Днем не заметила, а ночью вижу.
Глаза по-весеннему влажны и теплы. За ее плечом молодые деревца с тонкими нежными ветвями. Она смотрит на пронизанное звездным светом небо.
— А все равно на весну повернуло!
Сколько времени прошло, Вага не знал — из темноты, рокота и гула возник голос Прудникова:
— Все!
Виктор Прудников отобрал у Богдана Протасовича лопату:
— Тут только начни…
Как малого ребенка, отвел Вагу к машине. Черный лимузин сверкал лаком среди тусклых пятен самосвалов и грузовиков. Только на радиаторе и никелированных колпаках налипла грязь. Прудников отвернулся от грязи, распахнул дверцу.
Бригадир отпустил женщин. Богдан Протасович окликнул ту, с которой работал рядом:
— Прошу в машину. Подвезем!
Она улыбнулась, но не двинулась с места:
— Да чего там, у нас своя трехтонка имеется.
По нижней дороге пробиться было невозможно. Прудников повел «ЗИЛ» в обход через развилку, тем
