class="p1">— Ха-ха! — засмеялся Ганс-трубач. — И за это князю поднесут хорошую свечку и высокие качели, с которых попадают прямо на небо…
— Молчи! — перебил насмешливо Мельхиор. — Пожалуй, я не должен слушать твои издевательства, потому что получил от высокородного графа Гельфенштейна награду — кубок.
— Этого бы не дали мне за мою песенку! — ответил Руди. Дворня покрыла его слова веселым смехом.
— А ну-ка, Руди, сыграй еще, — послышались голоса, — да позабористей!
— Чего еще забористее этих раков! — сказал Мельхиор. — Каждый из нас может ждать себе такую награду.
Но волынка мальчика затянула печальную, нежную песнь о Гретель — дочери нужды и горя. И чистый, звонкий голос выговаривал:
В дымной хате родилась
С горем и нуждою
И красоткой поднялась
С золотой косою.
В голосе Руди слышалась глубокая тоска:
С бедным, голодным, несчастным
Людом сроднилась она…
Он оборвал песню и опустил волынку.
— Чего ж ты не поешь? — спросил повар.
— Всего не споешь, что на сердце.
Мельхиор со вздохом поднялся. Он думал о другой красотке с золотой косой, ради которой пел на пире. Поднимаясь по лестнице, он натолкнулся на Лэелин. Оба растерялись и с волнением смотрели друг на друга. У Лэелин вдруг вырвалось неожиданно:
— Я все слышала. Я все знаю… И… и тебе нечего бояться за себя, Мельхиор… С вами рыцарь Флориан Гейер, и ты станешь рыцарем добра и правды, а я… я никогда не оставлю тебя. Ты будешь рыцарем, равным мне, хоть и рожденным "в хате горя и нужды", потому что сделаешь так, что нигде не будет ни нужды, ни горя, ни насилия…
— А пока что, — вырвалось горько у Мельхиора, — моего отца повесят сегодня ночью вместе с теми, кто сидит в угловой башне.
Лэелин закрыла лицо руками, потом отняла их и стала торопливо снимать с себя драгоценности: браслет, кольца, ожерелье из жемчуга.
— На, возьми, отдай тюремщику вместе с твоим кубком, что получил от моего брата… Он пойдет на подкуп и выпустит их всех или хоть одного твоего отца: тюремщики очень жадны. Иди, иди! Скоро ничто не разлучит нас. Я верю в рыцаря Флориана Гейера!
Она убежала, услышав шаги на лестнице.
Пробили часы. Скоро полночь.
В замке было темно. Приезжие рыцари спали. Огонь виднелся только в спальне графини Маргариты. Перед сном она разговаривала с мужем, но он слушал ее рассеянно, думая о том, исполнит ли в точности его приказание палач.
В это время послышался торопливый стук, и Гельфенштейн, отворив дверь, с удивлением увидел шута Кнопфа.
*
А внизу, на замковом дворе, две тихие, безмолвные тени ползли вдоль стены по направлению к угловой башне.
Впрочем, это было не редкостью: здесь часто бродили родственники заключенных, стараясь что-нибудь узнать о судьбе несчастных, живших на дне подвалов или затравленных собаками.
На колокольне Вейнсберга гулко пробил час. В два часа начинало светать, а с рассветом работа палача должна быть кончена.
Мельхиор пробрался к башенной лестнице внутренним ходом, известным только некоторым обитателям замка. Здесь была каморка тюремщика.
Мельхиор молча выложил на стол открывшего ему дверь старика мешок и вытряхнул из него драгоценности. При тусклом свете фонаря среди матового сияния жемчужных ниток ожерелья и золота засияли, переливаясь чудным блеском, самоцветные камни браслета и колец. Тюремщик таращил глаза на сокровища.
— Это что? — вырвалось у него глухо. Голос дрожал от волнения.
Мельхиор решительно и быстро заговорил:
— Это все тебе, дядя. Подумай, ты будешь настоящий богач!
— За что это? Ведь ты еще не сидишь у меня под замком.
— А это не за меня, а за всех, кто у тебя на попечении, в том числе и за моего отца. За одного, пожалуй, было бы слишком много.
Тюремщик молчал.
— Нечего думать. Станешь много размышлять — ничего не получишь. Ведь ты не дурак, не глухой и не слепой и, верно, знаешь о крестьянском войске, которое не сегодня-завтра обложит замок, и тогда тебя первого вздернут на веревке. Соглашайся скорее. Убери эти вещички, дай мне ключ от темницы и веревку: пожалуй, на всякий случай, следует тебя связать, как будто ты ни за что не соглашался отпустить на волю узников. Я запутаю тебя веревкой так, что тебе будет легко из нее вылезть. Ну, что, по рукам?
Тюремщик, недолго раздумывая, достал ключ и нырнул в черную бездну за узниками. Скоро в гробовом молчании он вывел около двадцати заключенных. Страж был хорошо осведомлен о положении дел в крестьянском лагере и, вероятно, сам не отказался бы дать тягу, чтобы присоединиться к евангелическому братству; к тому же на драгоценности Мельхиора он мог бы безбедно прожить остаток жизни.
Вдруг из глубины лестницы послышались голоса, и оба они — тюремщик и Мельхиор — узнали голос графа. Огни факелов замелькали близко, у самого поворота в башне. Впереди шел граф Людвиг, окруженный охраной — толпой алебардщиков, а позади — палач.
— Что здесь происходит? — раздался голос Гельфенштейна.
Он окинул глазами всю группу и крикнул тюремщику, побагровев от гнева:
— Назад, назад — и сам иди с ними! Я расправлюсь с тобой после!.. Ступай, — сказал он палачу, — сегодня не будет казни… А вы все идите за мной в вестибюль замка! Запри этих негодяев покрепче, — обратился он к одному из алебардщиков. — Я узнаю, в чем дело. Откуда эти драгоценности? Я буду беспощаден к тому, кто придумал это! Заговор против меня… против меня!..
В вестибюле замка граф чинил суд и расправу над тюремщиком и Мельхиором. На столе перед ним лежали захваченные на месте преступления драгоценности. Он их внимательно рассматривал и сразу узнал украшения Лэелин. На браслете с брильянтами был медальон с гербом Гельфенштейнов — его подарок сестре.
Он сурово сказал тюремщику:
— Ты пойдешь за дворецким, и он посадит тебя в подвал, где еще нет ни одного человека, никого, кроме крыс, а ключ от него, как и от башни, будет у меня. Пусть они все умрут голодной смертью — меньше работы палачу. За него их прикончит голод… А тебя, — он обратился к Мельхиору, — я посажу отдельно. Мне надо будет тебя, неблагодарная скотина, кое о чем порасспросить… как ты обокрал мою сестру, графиню?
Он сказал последнюю фразу раздельно, упирая на каждое слово, желая этим показать, что у ничтожного виллана не могли появиться драгоценности иным способом, кроме кражи. И крикнул вслед уходившему с тюремщиком дворецкому:
— Новый кафтан Пуговице за преданность! Он все видит, все слышит — он
