привычнее. Мы, как могли, отбивались от этого попутчика, не желая предстать перед требовательными глазами Гумбольдта в смешной роли простаков, приехавших некогда в Тулу со своим самоваром. Хуже всего это удавалось Бернару, сохранившему лидерство и после обеденного перерыва.
Неторопливый и флегматичный, как большинство здоровяков, Бернар не суетился и в отличие от нас не пытался каждую минуту проверять состояние скользящей поверхности своих огромных лыж. Поэтому к тому моменту, когда ему все же приходилось это делать, налипший слой снега становился уже таким толстым и плотным, что приходилось останавливаться, чтобы его счистить. В результате, естественно, темп нашего движения упал. Во время очередной остановки Уилл предложил мне переместиться на лидирующее место, справедливо полагая, что при моей технике хождения на лыжах наличие или отсутствие скольжения не окажут заметного влияния на скорость моего движения. Дальновидность предводителя была подтверждена на практике. Я полностью задействовал свои истосковавшиеся по работе руки, которые в совокупности со сверхдлинными лыжными палками, привезенными мне из Фробишера, совершили революционный переворот в технике лыжного скольжения. Я шагал вперед, практически отжимаясь на палках и легко неся свое тело над коварными снегами разомлевшей под лучами солнца Гренландии. Неоценимую помощь в моем порыве оказывал ветер. Чтобы максимально использовать его упругую силу, я вновь надел штормовку, парашютный шелк которой идеально улавливал ветер и служил отличным парусом.
Результат сегодняшнего перехода превзошел все ожидания: мы прошли 30 миль (48 километров!). Лагерь ставили с хорошим настроением, несмотря на усталость, абсолютно мокрые маклаки и усилившийся ветер. Спать было тепло и уютно, хотя наша «Eurekа» дергалась в конвульсиях. Температура к вечеру не понизилась, как это было в предыдущие дни, и составляла всего минус 4 градуса, что, естественно, не предвещало улучшения погоды. Вечером Джеф объявил о том, что мы пересекли 68-ю параллель. При сохранении такого темпа мы, по его словам, могли пересечь заветную 70-ю параллель, откуда до цели нашего путешествия оставалось всего-то 1000 километров, уже 21 мая!
16 мая
На собак орали хором,
Те отбрехивались хмуро.
Да, упряжка без каюра,
Что оркестр без дирижера.
Вот беда – хоть плачь, хоть смейся:
В путь не тронуться никак.
Как ни бились, но без Кейзо
Не поднять его собак!
Погода в течение дня: температура минус 4 – минус 6 градусов, ветер юго-восточный 8—12 метров в секунду, к вечеру ослабление до 5–7 метров в секунду, переменная облачность, поземка, дымка, видимость удовлетворительная.
Сегодня утром, пожалуй, впервые за весь месяц с момента нашего старта в отлаженном механизме нашей экспедиции произошел сбой. Предводитель внял наконец просьбам Кейзо, нашего «младшенького», и отпустил его в свободное плавание на лыжах по огромным застывшим волнам гренландского ледника. Кейзо уже давно и, как он сам мне признавался, не без зависти наблюдал за моими лыжными подвигами впереди всех, когда я, давая волю рукам и ногам, скользил к вершинам нашей славы, скрывающейся за очередным ускользающим гребнем. Сам он, как один из трех наших каюров, был в прямом и переносном смысле крепко-накрепко привязан к своей упряжке. Единственной вольностью, какую он мог себе позволить, были короткие лыжные пробежки рядом со своей упряжкой. Поэтому можно было легко понять его радость сегодня утром, когда он, почувствовав полную свободу, оттолкнулся палками от твердой, вылизанной ветрами поверхности ледника и размашистым коньковым ходом покатил вперед навстречу неизвестности.
Его уход из лагеря был так стремителен, что мы даже не успели спросить, как заводится его упряжка! Подобная забывчивость была легко объяснима: до сих пор у нас проблем с этим никогда не возникало, будь то упряжки Уилла или Джефа. Их собаки достаточно быстро понимали, чего же от них хотят эти вроде бы и не совсем чужие, но говорящие на другом языке люди. Сегодняшнее утро стало неприятным, чтобы не сказать больше, исключением из этого правила. Начнем с того, что Кука достаточно равнодушно и безучастно проводил глазами убегавшего на лыжах хозяина, не вскочил с лаем, не натянул постромок и, естественно, не привел всю упряжку в состояние сжатой до предела и готовой распрямиться в едином мощном рывке пружины, хотя как вожак был просто-напросто обязан это сделать. Напротив, он отвернулся и уткнул морду в вытянутые на снегу лапы, всем своим видом давая понять, что все происходящее вокруг ни его лично, ни подчиненную ему упряжку не интересует. От такого вопиющего нарушения собаками Кейзо своих служебных обязанностей мы даже на минуту оторопели. Ведь происходящее не укладывалось ни в какие рамки: вместо того чтобы, как всегда, сдерживать рвущуюся за хозяином упряжку, давая последнему время набрать необходимый темп и оторваться на дистанцию динамического равновесия скоростей лидирующего лыжника и следующих за ним собак, мы с Бернаром принялись всячески подзуживать Куку и всех остальных собак немедленно подняться и попытаться догнать стремительно ускользающего Кейзо… Но ни тут-то было! Нам никак не удавалось добиться столь необходимой для успешного старта синхронности рывка. Собаки, лишенные мобилизующей воли вожака, тянули лениво, вразнобой и не могли, естественно, стронуть с места тяжеленные нарты.
Старт экспедиции затягивался. Видя наши мучения, на помощь пришел крупнейший знаток собачьей психологии Джеф, но и он совершенно неожиданно для себя самого, не говоря уже про нас, потерпел фиаско. Более того, когда все известные душеведу и хвосто-любцу аргументы были исчерпаны, обычно всегда выдержанный Джеф дал волю своим чувствам. В результате этого своеобразного волеизъявления Бернар лишился своей любимой лыжной палки, которую Джеф сломал не над головой (как это делается при гражданской казни провинившегося), а на самой что ни на есть – и отнюдь не пустой – рыжей и могучей голове Егера, как зачинщика забастовки. После чего вконец расстроившийся Джеф развернулся, буркнув себе под нос: «Не знаю, что делать с этими глупыми псами!» – и вернулся к своей упряжке. Мы вновь остались одни с Бернаром против девяти непокорных лохматых забастовщиков. Как бы почувствовав, что чаша весов в нашем противостоянии начала склоняться в их сторону, собаки повели себя еще более вызывающе. Огромный Одэн, которого всегда ставили в пример другим собакам и поощряли при распределении пайков именно за неиссякаемое трудолюбие, уютно растянулся на снегу и, чтобы не видеть нас, засунул в снег свою черную голову. Это было уже слишком. Памятуя неудачный опыт Джефа по использованию лыжной палки в качестве воспитательного средства, я ограничился тем, что наподдал кулаками всем – чтобы не было обидно – без исключения коренным собакам. Всем –
