он дружелюбно. — Здесь ничего нельзя трогать, все должно оставаться на своих местах.
Она уставилась на него. Стивен Фарр сказал раздраженно:
— Это же ясно. Мисс Эстравадос отлично это знает.
Инспектор Сагден продолжил тем же любезным тоном:
— Вы только что подняли здесь с пола какую-то вещь.
Пилар широко раскрыла глаза.
— Я? — спросила она в изумлении.
— Да, именно вы, я видел, как вы это сделали. Пожалуйста, отдайте мне то, что вы подняли.
Пилар медленно разжала руку. В ладошке была маленькая полоска резинки и какая-то крохотная деталь из дерева. Сагден взял то и другое, положил в конверт и опустил в свой нагрудный карман.
Стивен Фарр посмотрел на него с уважением. Следует отметить, что поначалу молодой симпатичный полицейский не произвел на него впечатления.
Затем Пилар и он вместе вышли из комнаты.
За спиной они услышали деловитый голос инспектора:
— Ну, а теперь, пожалуйста…
***
— Все-таки ничто не сравнится с огнем в камине, — сказал полковник Джонсон, подкладывая очередное буковое полешко в камин, и подвинул свое кресло ближе. — Пожалуйста, угощайтесь, — предложил он своему гостю, указывая на бутылку, стоявшую на столике.
Полковник Джонсон, шеф полиции из Мидлшира, любил сидеть у пылающего камина, в то время как Эркюль Пуаро, его гость, предпочитал центральное отопление, которое греет не только подошвы ботинок, но и спину.
— Да, это дело Кортрайта было уникальным случаем, — задумчиво проговорил хозяин. — Удивительный человек, редкого обаяния и хорошо воспитан. В самом деле, мы ему просто в рот глядели, каждому слову внимали, когда он приехал сюда. А потом — на тебе! Неслыханно! Использовать никотин как яд действительно редкостная выдумка.
— Было время, вы считали всякое отравление совершенно не английской манерой убийства, — заметил Эркюль Пуаро. — Считали, что это сатанинская проделка иностранцев.
— Ну, теперь я бы так уже не сказал, — признался шеф-инспектор — Сегодня у нас совершается довольно много отравлений с помощью мышьяка, наверное, даже больше, чем можно было предполагать… Вообще, отравление — это всегда страшно неприятное дело. Свидетели почти всегда друг другу противоречат. Врачи становятся особенно нерешительными в своих суждениях. Порой не представляешь себе, как будешь передавать это дело на суд присяжных Нет, если уж убийство, то лучше такое, чтобы не вызывало никаких сомнений по поводу причины смерти.
Пуаро кивнул:
— Значит, огнестрельная рана, перерезанная глотка, проломленный череп, — вы предпочитаете такие вещи?
— Предпочитаю… Совершенно плохое слово. Пожалуйста, не думайте, что я люблю убийства. Если бы это было возможно, я вообще никогда не занимался бы ими больше. По крайней мере, пока вы здесь, мы можем быть спокойны. Ведь Рождество на дворе… Мир на земле… Любите друг друга Ну, и все такое прочее.
Пуаро откинулся в своем кресле и задумчиво посмотрел на гостеприимного хозяина.
— Значит, вы думаете, что Рождество — это не время для убийств?
— Да, я так думаю. — Джонсон потерял нить рассуждений. — Ведь я сказал уже, что всеобщее примирение, ну, и вот…
— Англичане так сентиментальны, — тихо заметил Пуаро.
— Ну и что, если сентиментальны! — с вызовом сказал Джонсон — Мы действительно чтим традиции. Древние праздники. Разве плохо?
— Наоборот, это очень мило, — согласился Пуаро. — Но давайте рассуждать трезво. Разве Рождество — не праздник радости? Разве не принято на Рождество есть и пить, даже объедаться? От переедания бывает несварение желудка, от чего возникает раздражительность.
— Преступления, — заметил полковник, — совершаются не от раздражительности.
— Я не уверен в этом. Или еще один момент. Рождество — это праздник примирения, как вы изволили подчеркнуть. Люди забывают все ссоры, прощают обиды. Те, кто не мог переносить друг друга, решают снова примириться, пусть даже и ненадолго.
Джонсон кивнул:
— Все закапывают топор войны.
— … А семьи, — невозмутимо продолжал Пуаро, — члены которых на протяжении многих лет жили порознь или годами не обменивались между собой ни словом, снова объединяются. Это, друг мой, приводит к очень серьезным коллизиям, поверьте мне. Люди, которые никогда друг друга добрым словом не вспомнят, прилагают усилия, чтобы казаться дружелюбными. Поэтому Рождество — это время лицемерия. Честного, искреннего лицемерия с самыми лучшими намерениями. Но все-таки — лицемерия!
Он, весь сияя, улыбнулся Джонсону:
— Разумеется, дорогой мой, это только мое мнение! Я пытаюсь доказать вам, что в этих ситуациях — когда душа в напряжении, а тело расслаблено — вполне возможно, что склонности, доныне не проявлявшиеся, размолвки, доныне не привлекавшие особого внимания, вдруг принимают значительно более серьезный характер. Результатом наигранной любви, великодушия, добросердечия обязательно станет, рано или поздно, взрыв ненависти и жажды мести, которые проявятся гораздо сильнее, чем они были на протяжении всего года. Если вы однажды перекроете плотиной поток естественных чувств, мой дорогой, то плотину непременно прорвет.
Полковник Джонсон с сомнением поглядел на гостя.
— Никогда не пойму, когда вы говорите серьезно, а когда разыгрываете меня, — проворчал он.
Пуаро улыбнулся:
— Я никогда не пытался разыгрывать вас всерьез! Сейчас, конечно, шучу. Но, тем не менее, это правда: искусственно культивируемые и насаждаемые настроения приводят к естественным реакциям.
В дверях появился слуга полковника Джонсона.
— Инспектор Сагден у телефона, сэр.
— Иду.
Извинившись перед Пуаро, Джонсон вышел, но не прошло и трех минут, как он вернулся. Выглядел он серьезным и расстроенным.
— Черт бы все это побрал! — воскликнул он. — Убийство! На самый сочельник — убийство!
Пуаро удивленно поднял брови:
— Вы уверены… я имею в виду, вы уверены в том, что это убийство?
— Как вы сказали? А! Конечно, все остальное исключается. Убийство — да еще жестокое!
— Кто же жертва?
— Старый Симеон Ли, один из самых богатых людей в округе. Сколотил себе состояние в Южной Африке. На золоте… нет, кажется, на алмазах, если не ошибаюсь. Кроме того, он заработал огромные суммы на технических усовершенствованиях устройств для взрывных работ — что-то такое, что он изобрел сам, насколько мне известно. Говорят, у него два миллиона как минимум.
— И его очень любили?
— Не думаю, чтобы его кто-то любил, — медленно проговорил Джонсон — Он был большим чудаком. В последние годы стал инвалидом. Я не знаком с ним лично, но он, без сомнения, был здесь одним из самых примечательных людей.
— Так что, эта история поднимет много шуму!
— Разумеется! Я должен немедленно ехать туда, в Лонгдейл.
Пуаро почувствовал, что он хочет задать ему вопрос, но не решается сделать это.
— Вы хотели бы, чтобы я сопровождал вас? Джонсон ответил слегка смущенно:
— Этого я не могу требовать от вас. Но вы ведь знаете, как обстоят дела: инспектор Сагден — хороший полицейский, обстоятельный, педантичный, совершенно надежный — надежнее не бывает, но вот фантазии ему
