сидела на длинной скамье меж братом и сестрой, высоко держа голову и крепко сжимая зубы, чтобы не дрожать. К ним не придвинули жаровню — богам неведомы людские слабости, а о Нуру никто не подумал. Тёплого питья не поднесли, еды не дали. В серой одежде, запятнанной кровью Мараму и насквозь вымокшей от дождя, она сидела, радуясь каждому дуновению тёплого воздуха, но сквозняков дожидалась чаще. Её соседи были холодны. От таких не согреешься.
Каменный человек сидел у стены. Стулья были ему малы, лавка не выдержала. Ему дали циновку с подушками и оставили так, в стороне от всех. Никто не подходил к нему.
Йова, предводитель кочевников, тоже был здесь. Он сидел рядом, пил вино, не пьянея, только всё больше щурил глаза да всё чаще разворачивался к Нуру, наваливаясь грудью на стол. Ему она улыбалась тоже. Нгако, хозяин, поглядывал с недоумением, но спрашивать ни о чём не решался.
— Довольно! — воскликнул наконец Йова, ударив по столу ладонью, и разговоры, без того негромкие, стихли. — Дай мне её, Уту, или скажи, почему не можешь дать. Я вырастил вас! Я служил вам, берёг от всякого зла — мой народ служил вам столько времён, что и не упомнить. И вот появляется девка, лепит из меня дурня, наших братьев убивают, а ты говоришь её не трогать? Их убили, Уту! Тех, кто тебе верил…
Бахари вскинул руку, но Йова не заметил. Нгако, утирая проступивший на лбу пот, переводил тревожный взгляд с одного на другого. Видно, не понимал, о чём речь, и Бахари хотелось бы, чтобы так и оставалось.
Уту поднялся не спеша.
— Твой народ верил столько времён, а ты уже теряешь веру, Йова? — спросил он. — Разве наши обещания не исполняются? Разве твой народ не идёт к величию? Союз с наместником заключён, и каменный человек покорился нам. Какие ещё доказательства тебе нужны, чтобы не сомневаться в нас?
— Отдай мне лживую девку! Пусть ответит за каждого убитого брата. И как вышло, что вы двое не указали на неё раньше? Как в вас не сомневаться после такого?
— Подумай, Йова, как это вышло, — тихо и недобро сказал Уту. — Подсказать? Лишь тех, кто силён, мы поведём. Ты думаешь, мы не знали, как будет? Знали и испытывали вас. Убиты слабые, и нечего о них жалеть. Твой народ был избран потому, что он силён. Мы хотим видеть эту силу, а вы, видно, решили, что уже всё получили и теперь можете сидеть и жиреть, проводить дни в доме забав и хлестать вино! Чем вы тогда лучше прочих?
Нгако поднёс руку к горлу и шумно сглотнул.
— Мой народ служил вам, — с обидой сказал кочевник. — Ведь ты помнишь их, всех и каждого, разве нет? А теперь готов нас оттолкнуть?
— Я помню всех и каждого, но веду не всех, а только вас. Вам не помогут чужие заслуги — только ваши. И что я вижу? Лень, сомнения, непокорность… Сейчас я прощу тебя, Йова. Я знаю: это говорит вино, не ты. Но если продолжишь сомневаться в моих решениях, я начну сомневаться в своём выборе, и это тебе не понравится.
— Я отдал вам всё, — сказал Йова, поднимаясь. — Делал всё и не сомневался. Что ж, может, я не так умён, чтобы понимать замыслы богов, но я тебя услышал, Уту. Пойду к братьям, моё место там.
— Иди. Расскажи им, что узнал.
Йова ушёл, по пути ударив кулаком по глиняной перегородке — работница, застывшая за ней, ахнула, — и Уту проследил, как он уходит, и лишь тогда сел на место.
— О Великие Брат и Сестра, — вкрадчиво начал Бахари. — Порой я жалею, что не принадлежу к избранному народу. Кочевникам выпала честь вам служить…
— О, служить нам может каждый, — холодно улыбнулся Уту. — Уведите каменного человека в один из домов. Мы скоро придём поговорить с ним. Наша работница так весела — должно быть, его обрадует её веселье.
И он, обернувшись к Нуру, поглядел на неё. Прежде она дрожала от холода, но от этой улыбки промёрзла до костей, даже двинуться не смогла, даже вздох застыл в груди, — но всё же Нуру не опустила глаз. Она решилась на что-то — может быть, на глупость, но разве не глупо и ждать, что чудо её спасёт?
— Говорят, я служу Творцам, — сказала она не торопясь. — Что же, может быть, это правда. Но что вы знаете о Творцах? Только то, что им не по нраву Подмастерья, — ничего больше. Только то, что мы по-разному толкуем волю Великого Гончара.
Окинув взглядом притихший зал, она продолжила:
— Но если пришли новые боги, придёт и новый порядок. Не станет ни Творцов, ни Подмастерьев. Вы ничего не знаете о том, на чьей я стороне и чего мы хотим.
— Пустые слова! — воскликнул Бахари. — Ты хочешь спастись и будешь лгать, но сказать тебе нечего!
— Йова встречал меня в Таоне, в доме забав, — сказала Нуру. — Знаешь, как я оказалась там и почему только разносила вино, но не работала? Имара, хозяйка дома, служила Творцам. Если сумеешь поговорить с ней однажды — убедительно поговорить, — она подтвердит мои слова.
— Вы работали вместе. Какой тебе прок её выдавать?
— Какой прок? Она действовала не по уговору и совершила ошибку. Имара больше нам не нужна.
Бахари смотрел недоверчиво и хмуро, обдумывая, о чём ещё спросить, но Уту вмешался.
— Довольно, — сказал он. — Я велел тебе ни с кем не говорить без нашего позволения, работница, и ты будешь наказана. Почему каменный человек ещё здесь?
Бахари дал знак, и его люди подняли Сафира — взяли под руки по двое, кряхтя от натуги, и он кое-как встал и, с трудом обернувшись, посмотрел на Нуру. Она ответила твёрдым взглядом.
Его увели. Хозяин молчал, жуя губы, и тревожно помаргивал. Он, видно было, хотел что-то сказать, но не решался. Люди рядом с ним — помощники, знатные горожане — оставили еду. Руки замерли над блюдами, куски прожёвывались спешно, чаши опустились. В городе ещё долго будут шептаться о том, что они услышали теперь.
Брат и сестра уже поднялись и приказали Нуру встать, уже направились к выходу, когда снаружи раздался шум голосов, а потом крик:
— Справедливости!.. О Светлоликий, взываю к тебе, услышь меня!
Бахари, сведя брови, подошёл к двери. Брат и сестра встали за его спиной. Стоя меж ними, Нуру увидела мокрый тёмный двор. Его обступали дома. Тусклый свет ламп и жаровен, пробиваясь сквозь неплотно прикрытые двери и откинутые ставни, не разгонял мрак,
