лишь рассыпался искрами на воде. Шёл дождь — спокойный, долгий дождь, — и на земле под дождём распростёрся человек.
— Справедливости! — пробормотал он, поднимая лицо, и вновь опустил поспешно. — О Светлоликий, молю!
— Кто посмел тревожить Светлоликого в этот час? — гневно спросил Бахари. — Кто посмел сделать это теперь, когда он нездоров? Приди к городскому главе в день суда, и твоё дело решат.
— О нет, нет, моё дело не таково! Это я… Каменный человек мой! Светлоликий Фарух обещал, что разберётся и даст награду, и я ждал, но Светлоликий уехал, а совет не стал разбираться с этим делом и велел мне ждать. А сколько ждать?
— Сколько нужно…
— Нет, нет, прошу, дослушайте! Я узнал от пастуха, что моего быка, на котором везли каменного человека, присудили отдать кому-то другому. Так дело решено? Но где справедливость, я остался без быка и без награды! Я разорён! О, горе мне…
— Вышвырните его, — велел Бахари и отошёл, пропуская людей. — И за то, что посмел тревожить покой Светлоликого, пусть получит свою награду. Что же, любой бродяга может пробраться в твой дом, Нгако? За этим не следят?
Он недобро посмотрел на хозяина, и тот застыл с полуоткрытым ртом, тараща глаза и издавая невнятные звуки.
Просителя уже подняли с земли и потащили прочь. Грязный, промокший, он извивался в чужих руках, силясь освободиться, и выкрикивал:
— Справедливости!.. Справедливости!.. Раз так, сам найду, кому отдали быка, и возьму своё!
Нуру показалось, что время застыло, а разум её стал острее, чем всегда. Торговец, говорил Мараму. Торговец служил Творцам и ездил в Таону, в дом забав. Он знал Имару, а ещё собирался жениться. О, сколько торговцев ездит по этим землям — но, может быть…
— Стойте! — повелительно сказала она и шагнула вперёд, и так прозвучал её голос, что стражи и вправду замерли на мгновение, но тут же посмотрели на Бахари.
— Это Шаба, — продолжила Нуру. — Прислужник Творцов.
Она вышла под дождь, вскинув голову и расправив плечи. Повинуясь знаку Бахари, Шабу поставили на колени. Он заревел, пытаясь вырваться, а когда не удалось, воскликнул:
— Что ты несёшь?
— Это он привёз меня к Имаре. Разве не так, Шаба?
— Я не знаю, о чём ты!
— Ведите его в дом, — велел Бахари. — Не в главный, не будем портить гостям ужин.
Шабу потащили. Он упирался, скользя ногами по мокрой земле. Бахари кивком приказал Нуру идти следом и пошёл сам. Брат и сестра, переглянувшись, пошли за ними.
Маленький дом принадлежал кому-то из работников: пол утоптан, стены не белены. В углу сундук, грубый, простой, а рядом круглая жаровня и ложе на бронзовых ногах. И жаровню, и ложе откуда-то принесли. Таким вещам не место в бедном доме.
Шабу усадили на пол, придерживая, чтобы не встал.
— Она лжёт! — воскликнул он. Глаза его обежали всех и остановились на Нуру. Шаба выкрикнул с ненавистью: — Девка лжёт! Я не знаю ни о каких Творцах, я и её не знаю!
— Разве? — спросила Нуру. — Ты привёз меня к Имаре, подтверди.
Бахари едва заметно качнул головой. Один из людей придвинул жаровню, и руку Шабы поднесли к огню. Он рвался и, широко раскрыв глаза, со страхом глядел на пламя, готовое коснуться его ладони.
— Говори, — приказал Бахари.
— Мне нечего…
Бахари кивнул, и двое сунули руку Шабы в жаровню. Тот закричал — крик, должно быть, разнёсся далеко. Нуру вздрогнула, но не отвернулась.
Бахари кивнул опять, и Шабе на время дали покой.
— Мне нечего сказать, я невиновен, — забормотал тот. По грубому лицу, испачканному грязью, потекли слёзы. — Мне нечего… А-а-а! Не надо! Да, да, я привёз её к Имаре!
— Так велел Хепури, ведь правда, Шаба? — спросила Нуру. — Вы с Хепури работали на Творцов.
— Мы не работали, не знаю, ничего больше не знаю!
Бахари кивнул.
— Нет, нет, не надо! — закричал Шаба.
Теперь его рука опустилась на уголья. Огонь затрещал. Дом наполнился смрадом горелого мяса и палёного волоса.
— Я выйду, брат мой, — сказала Хасира. — Выйду, не то не сдержусь…
Бледная сильнее обычного, она окинула Шабу жадным взглядом, раздувая ноздри, и протянула руку, будто хотела что-то схватить, но тут же подавила движение. Пальцы задрожали, сжимаясь. Рука опустилась.
— Иди, сестра моя, — согласился Уту. — Это не для твоих глаз. Я должен остаться.
Шабу отпустили. Скуля, он прижал руку к груди и взмолился, раскачиваясь:
— Воды! Дайте воды!
— Проси на коленях, Шаба, — сказала ему Нуру, припомнив, как он вёз её, чтобы продать, и как заставлял унижаться за каждый глоток. — Ползи и проси. Может быть, дадут.
Он заревел и кинулся на неё — его тут же остановили, отбросили на пол, а она не двинулась, не отступила.
— Я устал, — сказал Бахари. — Ты испортил мне ужин. Хочешь испортить ещё и сон? Говори, или давай вторую руку.
— Нет! Нет… Хорошо, я привёз её к Имаре, да, да!
— Это я уже слышал. Назови имена тех, кто работал на Творцов.
— Имара! Имара работала, да… Но я почти ничего не знал! Хепури знал, он ездил, развозил вести и что-то искал. Он даже не говорил мне, что! Он думал бросить это дело, когда выручит плату за каменного человека. Я охранял его и выполнял поручения, больше ничего! Ничего! Мне нечего больше сказать!
— Так ли это? — вкрадчиво спросил Бахари, опускаясь на колено, и потянул руку Шабы к себе.
Нуру ощутила, как кто-то обнял её за талию, и острые ногти впились в рёбра.
— Что ты устроила здесь? — прошипел Уту ей на ухо. — Идём со мной…
Он вывел её под дождь и, прижав к стене, взял за горло.
— Ты своевольна, — сказал он, и жёлтые огни разгорелись в его глазах. — Ты поплатишься…
— Я знаю, что было в Таоне, — ответила Нуру с улыбкой, хоть говорить с чужой рукой на горле было трудно, а улыбаться ещё труднее. — Знаю, кто убил городского главу и одну из девушек. Я видела. А кочевники не знают, ведь так?
— Ты… — оскалившись, прошептал Уту, и пальцы его впились в кожу. Нуру проговорила торопливо:
— Я связана с каменным человеком… Умру, к нему вернутся силы… Как думаешь, что он сделает потом?
Уту убрал пальцы с её горла и опёрся о стену. Нуру стояла в ловушке его рук. Она закашлялась, но не опустила глаза.
— Лжёшь, — прошептал Уту, принюхиваясь, будто ложь имела запах. — Лжёшь…
— Спроси у него о клятве, которой мы связаны. Спроси не при мне. У нас не было времени сговориться. Он подтвердит…
— Значит, убить тебя нельзя, — сказал Уту, склонив голову. — Но
