Еще на один болезненный аспект протекающих внутри партии процессов обратил внимание на XI съезде Е. Преображенский, заявив, что в партии «наблюдается величайший упадок теоретического образования и теоретической разработки вопросов…»[439], ибо отсутствует элементарный анализ того хозяйственного строя, который сформировался в советской России. Формулировку Ленина — что «мы имеем государственный капитализм при коммунизме» Преображенский назвал «опечаткой языка», заметив перед этим, что «мы имеем перед собой чрезвычайно сложное сочетание некоторых социалистических отношений и — в гораздо большей степени — товарно-капиталисти- ческих отношений»[440].
Далее в выступлении Преображенского содержался очень важный и очень много объясняющий тезис: «Товарищ Ленин делал большую ошибку, когда он занимался из года в год совнаркомовской вермишелью и не мог уделить достаточно времени основной партработе, партийному руководству, не мог давать вовремя ответы, будучи всецело поглощен этой вермишелью и теряя на ней здоровье»[441]. Действительно, все мысли, вся воля Ленина были сосредоточены на решении одной задачи: удержать государственную власть, выстоять любой ценой. Это предполагало концентрацию внимания на решении экономических и административно-государственных (или военных) вопросов, вплоть до второстепенных или малозначительных. Содержанием внутрипартийной работы Ленин в годы гражданской войны почти не занимался, передоверив эту работу сначала Я.М. Свердлову, а после его смерти создав Оргбюро. И только «профсоюзная дискуссия», а затем борьба с оппозицией на X съезде, заставила Ленина вновь обратить пристальное внимание на внутрипартийные проблемы. Само наличие подобных проблем Лениным откровенно признавалось. Но логика лидера государства («рабоче-крестьянского» государства!) диктовала свои правила лидеру партии. Партия отныне рассматривается как инструмент проведения государственной политики, ее самостоятельная роль была сведена к минимуму. Речь уже не идет об осознанной внутрипартийной дисциплине, именно поэтому на XI съезде Осинский предлагает «перейти от милитарной дисциплины к строгой, но действительно партийной дисциплине, ибо теперь партию нужно духовно мобилизовать» (что еще раз подтверждает — партия перестала быть объединением единомышленников). Теперь это был конгломерат людей, по самым разным мотивам пожелавших получить партийный билет. И один из самых распространенных мотивов — пристроиться к власти. Внутри этого конгломерата еще сохраняется ядро из т. н. «старых большевиков», но и между ними нет былого единства в основных вопросах. Затем и потребовалась резолюция «О единстве», что только такими, искусственными мерами можно теперь сплотить партию. Но это искусственное сплочение становится разменной монетой в борьбе за сохранение контроля над государством и государственным аппаратом.
Е. Преображенский указал в своем выступлении на съезде на отсутствие какой-либо перспективы в практической работе: «Наши местные работники нуждаются в перспективе, они должны знать, куда объективно ведет нас развитие общественных отношений и какие должны быть социальные формы развития производительных сил в данной обстановке. Этой перспективы у нас нет»1. Но для того, чтобы эта перспектива была, необходимо было обобщение эмпирического материала на уровне теории. Парадокс ситуации заключался в том, что теоретизирование оказалось явно невозможным — оно должно было иметь своим следствием систематизацию фактов и ка- кие-то выводы, но каждый новый день нес с собой нечто новое, что заставляло каждый раз пересматривать свои взгляды и по-новому смотреть на реальность, адаптироваться к ней.
На XI съезде Ленин сделал поразительно откровенное признание, в очередной раз прибегнув к шахматной терминологии: «Много у нас было всяких ходов и выходов из наших политических и экономических трудностей. Мы можем с гордостью похвастаться, что мы до сих пор умели использовать все эти ходы и выходы в разных сочетаниях, применительно к разным обстоятельствам, но теперь у нас больше никаких выходов нет. Позвольте это вам сказать без всякого преувеличения, так что в этом смысле, действительно, «последний и решительный бой», не с международным капитализмом, — там еще много будет «последних и решительных боев», — нет, а вот с русским капитализмом, с тем, который растет из мелкого крестьянского хозяйства, с тем, который им поддерживается»[442]. Не менее откровенное заявление прозвучало и на X съезде: «Рабочее государство есть абстракция. А на деле мы имеем рабочее государство, во—1-ых, с той особенностью, что в стране преобладает не рабочее, а крестьянское население; и, во-2-ых, рабочее государство с бюрократическими извращениями»[443]. Товарооборот между рабочим и крестьянским населением без реставрации товарно-денежных отношений не удался, следовательно, необходима реставрация частного капитала. «Либо мы этот экзамен соревнования с частным капиталом выдержим, либо это будет полный провал. Чтобы выдержать этот экзамен, для этого мы имеем политическую власть и целую кучу всяких экономических и других ресурсов, все, чего хотите, — кроме уменья»[444].
Кажется, что в своем выступлении на XI съезде Ленин пытался ответить всем оппозициям сразу: «Построить коммунистическое общество руками коммунистов, это — ребячья, совершенно ребячья идея. Коммунисты — это капля в море, капля в народном море… Управлять хозяйством мы сможем тогда, если коммунисты сумеют построить это хозяйство чужими руками, а сами будут учиться у этой буржуазии и направлять ее по тому пути, по которому они хотят»[445]. Этот тезис перекликается с главными положениями другой ленинской работы — «Очередные задачи Советской власти», написанной в апреле 1918 года, т. е. перед гражданской войной. Гражданская война была продиктована логикой социально-классовой борьбы, в известном смысле она была неизбежна, хотя выше уже было отмечено, что эскалацию гражданской войны спровоцировали многие действия самих большевиков. Парадокс в том, что, выиграв гражданскую войну, большевики вернулись примерно в то же самое положение, в ту же социально- экономическую ситуацию. Но теперь у них был мощный государственный аппарат, монополия на хозяйственные ресурсы, многомиллионная армия, мощные спецслужбы, опыт диалога с крестьянством. Ленин имел теперь полное право заявить, «что когда мы говорим «государство», то государство это — мы…»[446].
Выслушав на XI съезде выступления Преображенского и Осинского, Ленин специально берет слово, чтобы ответить персонально на их критику. Он обвиняет их в схоластике. Его логика в следующем. Никакой Маркс и никакие марксисты не могли предвидеть того, «что пролетариат достигнет власти в стране из наименее развитых и попытается сначала организовать крупное производство и распределение для крестьян, а потом, когда, по условиям культурным, не осилит этой задачи, привлечет к делу капитализм. Всего этого никогда не предвидели, но это же бесспорнейший факт… Капитализм, который мы допустили, необходимо было допустить. Если он уродлив и плох, мы можем это исправить, потому что власть у нас в руках, и нам бояться нечего»[447].
Иными словами, партия и страна находятся в состоянии эксперимента, а тов. Преображенский неправильно понимает политику, потому что подходит к ней как теоретик, «устремленный на определенные рамки, привычные и обычные».
Еще большее раздражение вызывают у Ленина предложения Осинского: «Улучшение системы управления и психологическая мобилизация масс». Это смертоубийство! Если бы на такую точку зрения политической реакции съезд встал, то это был бы вернейший и лучший способ самоубийства… Мы системы не имеем?! Пять лет лучшие силы уходили на то, чтобы создать эту систему! Эта система есть величайший шаг вперед».
Отсюда необходимо признать, что та система взаимодействия между партийными, административно-государственными и советскими институтами власти, которая сложилась к тому времени, Ленина абсолютно устраивает. Устраивает при всех своих чудовищных недостатках и извращениях, которые он прекрасно видит. Почему она его устраивает? Потому что она предоставляет свободу эксперимента, свободу рук лично Ленину и верховному руководству партии в лице Политбюро. В самодеятельность рабочих масс, к чему призывает «рабочая оппозиция», Ленин ни на йоту не верит. И не только потому, что рабочие массы в значительной степени деклассированы (о чем Ленин так же откровенно говорит на съезде), но и потому, что общий культурный уровень самой партии в целом оставляет желать лучшего, а, следовательно, даже в условиях ограниченной «рабочей демократии» она наверняка утратит свое монопольное положение. В крестьянской стране это — по Ленину — равнозначно краху социалистического эксперимента. Для сохранения власти необходима монополия на власть. Но и монополия несет в себе опасность перерождения и гибели партии. Ленин приходит к однозначному выводу. Партия нуждается в избранных. Но прямо об этом Ленин сказать не может, он говорит: «Мы пришли к тому, что гвоздь положения — в людях, в подборе людей»1. Через некоторое время, когда к власти придет Сталин, он останется на тех же принципах отношения к партийной массе, лишь немного видоизменив лозунг: «Кадры решают все!» Это один из основополагающих принципов трансформированной партии — партии «державного коммунизма». Но Сталин, в отличие от Ленина, не будет искать для продолжения эксперимента баланса расстановки сил. Он просто пойдет по пути наименьшего сопротивления, восстановив в иной, «красной» ипостаси Российскую империю, уничтожив при этом крестьянство и воссоздав легитимный бюрократический аппарат. Более того, этот аппарат Сталин (скорее всего, сознательно) будет пополнять кадрами в основном из люмпен-пролетарских слоев. Именно поэтому Д. Лукач назовет сталинизм «вульгаризацией ленинизма». И — самое главное, Сталин, человек с уголовной по своей сути психологией, сделает основой своей кадровой политики принцип «незаменимых людей нет».
