Гимпельсон особо подчеркивает тот факт, что «Оргбюро ЦК создало специальную комиссию (Н.И. Бухарин, П.А. Залуцкий, А.А. Сольц) для рассмотрения материалов Г.И. Мясникова, а также его выступлений по тем же вопросам в петроградской и пермской организациях РКП(б). Комиссия 21 июля 1921 г. предложила исключить Мясни- кова из партии»[452].
Определенный интерес представляет содержание письма Аенина Мясникову от 5 августа 1921 г., который, ознакомившись и с докладной запиской, и со статьей, счел своим долгом вступить в полемику: «В начале статьи вы правильно применяете диалектику. Да, кто не понимает смены лозунга «гражданская война» лозунгом «гражданский мир», тот смешон, если не хуже. Да, в этом вы правы»[453].
Но требование «свободы печати от монархистов до анархистов включительно» вызывает у Аенина гневную отповедь: «Мы в «абсолюты» не верим. Мы над «чистой демократией» смеемся… Свобода печати в РСФСР, окруженной буржуазными врагами всего мира, есть свобода политической организации буржуазии и ее вернейших слуг, меньшевиков и эсеров. Это факт неопровержимый.
Буржуазия (во всем мире) еще сильнее нас и во много раз. Дать ей еще такое оружие, как свобода политической организации (=свободу печати, ибо печать есть центр и основа политической организации), значит облегчать делу врагу, помогать классовому врагу. Мы самоубийством кончать не желаем и потому этого не сделаем».
Из текста этого письма следует, что угроза буржуазной реставрации для Ленина оставалась главной, но воспринималась эта угроза как чисто внешняя по отношению к партии. Угроза внутреннего перерождения партии в последних работах Ленина не упоминается, а, следовательно, и не воспринимается им как реальная. В своем выступлении на XI съезде он лишь призывает не делать политических ошибок. И он готов вести диалог со всеми своими оппонентами внутри партии. Характерно, что Мясников в своем ответном письме Ленину уже не говорит о «свободе слова от монархиста до анархиста», признав этот лозунг ошибочным, но настаивает на свободе слова для рабочих и крестьян. Он согласен ограничить рамки гласности законом о свободе слова и печати, придав этому закону классовый характер. Однако даже такая гласность не устраивала — не устраивала уже не Ленина, а партийный аппарат.
В мае 1922 года болезнь Ленина обостряется, он теряет нити руководства партией. В том же 1922 году Мясников исключается из партии, и, как было сказано выше, вынужден перейти к внепартийным формам оппозиции, создав «рабочую группу РКП». Однако уже в мае он был арестован (правда, ненадолго), а возглавивший группу Н. Кузнецов не смог поставить пропагандистскую работу. Группе не удалось привлечь на свою сторону рабочих, хотя пик ее деятельности пришелся на активизацию забастовочного движения в июле-августе 1923 года. Те участники группы, которые продолжали состоять в партии, решением ЦКК в декабре 1923 года были исключены из РКП(б), как и члены группы «Рабочая правда». Призывы этих групп образовать Советы рабочих депутатов на всех фабриках и заводах, основываясь на принципе «пролетарской демократии», упразднить Совнарком и устранить от власти господствующую группу «лжекоммунистов», которая окончательно оторвалась от рабочего класса, были признаны не только антипартийными, но и контрреволюционными.
Сентябрьский (1923 г.) пленум ЦКРКП(б), проводившийся без участия заболевшего Ленина, характеризовал деятельность этих оппозиционных групп как «антикоммунистическую и антисоветскую». Таким образом, борьба за традиции внутрипартийной «рабочей демократии» с позиций «державного коммунизма» и в соответствии с логикой партийного аппарата оценивалась теперь как антикоммунизм. Многие активные участники оппозиционных групп высшего ранга, хорошо известные в партии, не подвергались репрессиям, а просто переводились на дипломатическую работу, хотя заместитель Дзержинского по НКВД А.Г. Белобородов пытался организовать «дело рабочей оппозиции». Как считает В. Сироткин, именно это «дело» побудило Ленина настоять на том, что в феврале 1922 года ВЧК была реорганизована в ГПУ, а в Конституцию СССР (уже после его смерти) были включены три статьи (61–63) о контроле за ОГПУ со стороны Верховного Суда СССР. Однако эти статьи работали только до смерти Ф.Э. Дзержинского. Дипломатическая работа становилась, таким образом, родом ссылки для идеологических оппонентов правящей группы ЦК1, исключая при этом репрессивные методы. Можно назвать имена Л.М. Коллонтай, К.К. Юренева, Ю.Х. Лутовинова (он в 1921 году был направлен в торгпредство в Берлине), Ф.Ф. Раскольникова, Х.Г. Раковского и многих других, устраненных таким образом от активной внутрипартийной деятельности. Но подобная практика продолжалась недолго.
Бюрократизация партии, отрыв ее аппарата от массы рядовых партийцев вели к утрате доверия ко всей проводимой партией политике. Е.Г. Гимпельсон приводит содержание письма секретаря Сибирского Бюро ЦК РКП(б) И.И. Ходоровского, разосланного летом 1922 года губернским и районным комитетам партии, в котором говорилось, что районные партийные комитеты «не являются в настоящее время теми центрами, куда члены партии, а также беспартийные приходили бы, как это было в первые два года революции, со своими нуждами и запросами или хотя бы с целью отдохнуть, узнать последние новости и т. д.».
Характерно, что именно в этот период, а именно в августе 1922 года, XII партийная конференция легализовала своими решениями материальные привилегии т. н. «активных партработников», против чего в свое время резко выступал Ленин и большинство делегатов X съезда партии. Принятие этих решений «лоббировал» Сталин, уже тогда сделавший ставку в борьбе за власть на партаппарат. Аппарат начинает диктовать партии свои условия. Но в верхах партии еще сохранялось влияние старых традиций, и часть старых большевиков, по тем или иным причинам не поддержавшая оппозицию на X, XI и XII съездах партии, в условиях экономического кризиса 1923 года и политической изоляции Ленина вновь выступила против навязывания «аппаратного» стиля руководства.
Последней апелляцией к традициям большевизма стало знаменитое «Заявление 46-ти», направленное в октябре 1923 года в Политбюро ЦК РКП(б) и вызвавшее серьезный внутрипартийный конфликт. Обыкновенно это заявление принято рассматривать в связи с конфликтом между Троцким и большинством Политбюро. Однако этот конфликт был обусловлен борьбой за влияние в Политбюро, в то время как в заявлении была дана глубокая и принципиальная критика создавшегося в партии положения. Эта критика не выходила за рамки резолюции X съезда о «рабочей демократии». Более того, в своем заявлении его авторы указывали, что не расходятся с руководящей группой в оценке положения и выработке мероприятий к его изменению, но сама руководящая группа обвинялась в узурпации власти внутри партии: «…под внешней формой официального единства мы на деле имеем односторонне приспособляемый к взглядам и симпатиям узкого кружка подбор людей и направление действий. В результате искаженного такими узкими расчетами партийного руководства партия в значительной степени перестанет быть тем живым самодеятельным коллективом, который чутко улавливает живую действительность, будучи тысячами нитей связанным с этой действительностью. Вместо этого мы наблюдаем все более прогрессирующее, уже ничем не прикрытое разделение партии на секретарскую иерархию и «мирян», на профессиональных партийных функционеров, подбираемых сверху, и прочую партийную массу, не участвующую в общественной жизни… свободная дискуссия внутри партии фактически исчезла, партийное общественное мнение заглохло».
В заявлении говорилось о полном исчезновении внутрипартийной демократии, о том, что именно секретарская иерархия все в большей степени подбирает состав конференций и съездов, «которые все в большей степени становятся распорядительными совещаниями этой иерархии». То, о чем говорилось в «Заявлении 46-ти», нашло свое подтверждение в «Записках» бежавшего на Запад секретаря Сталина Бориса Бажанова, который подробно описал механизм структурирования партийного аппарата Сталиным и его ближайшим окружением. В «Заявлении» делался вывод, что партия подменяется подобранным сверху чиновничьим аппаратом, который вряд ли окажется способным к самостоятельной активной работе в моменты кризисов, которые неизбежны в будущем.
Авторы заявления утверждали: «…объективно сложившийся после X съезда режим фракционной диктатуры внутри партии пережил сам себя. Многие из нас сознательно пошли на непротивление такому режиму. Поворот 21-го года, а затем болезнь т. Ленина требовали, по мнению некоторых из нас, в качестве временной меры, диктатуру внутри партии. Другие товарищи с самого начала относились к ней скептически или отрицательно. Как бы то ни было, к XII съезду партии этот режим изжил себя. Он стал поворачиваться своей оборотной стороной».
