Коля приехал уже после восхода солнца и был каким-то помятым, всклокоченным — возможно, ночевал в машине. Он остановился неподалеку от стариков, сидящих у костра, подбоченился.
— Что скажешь? — спросил Андрей Николаевич, не поднимая головы.
— Я хотел тебя послушать, — дерзко сказал внук. — После такой ночки есть что сказать.
— Есть, — согласился Андрей Николаевич. — Ты почему над старыми людьми издеваешься? Как ты посмел обидеть старика?
Внук переступил с ноги на ногу, хмыкнул:
— Не понял. Ты о чем, дед? Кого я обидел?
— А вот его! — указал на Деревнина Андрей Николаевич. — Или тебе уже все нипочем, если в начальниках ходишь?
— Его — обидеть?! — взвинтился Коля. — Да ты знаешь, кто он такой? Знаешь?
Деревнин сидел, нахохлившись, и мешал палкой угли в костре. Пепел и черная сажа — жгли резиновый баллон — поднимались вверх и оседали на дырчатую его шляпу.
— Знаю, — спокойно бросил Андрей Николаевич. — Он несчастный и одинокий человек. Ко всему прочему, в преклонных годах. Ты обязан был его пожалеть.
— Пожалеть! — тихо возмутился внук. — Пожалеть… Вы что, сговорились? Дед? Неужели ты?..
— Ну, а ты решил, мы в рукопашной сойдемся? — Андрей Николаевич помедлил и твердо добавил: — Николай, ты должен попросить у старика прощения.
Внук отступил к машине, присел на бампер и удивленно покачал головой.
— Да… Чтоб я у этой гниды?! Прощение?.. Он — убийца! Дед! Опомнись! Что ты говоришь? Ведь он расстреливал безвинных людей! Я все о нем узнал, все знаю!
Дряблая, иссеченная морщинами шея Деревнина гнулась, и покатые плечи, приподнимаясь вверх, торчали выше затылка. Обгоревшая палка бездумно ворошила уголь и густую, кипучую золу.
— А ты хоть можешь представить себе, сколько ям с трупами на территории монастыря? — каким-то утробным, крадущимся голосом спросил Коля, приближаясь к деду, — И это — его работа. Его!
Деревнин вдруг вскочил и, волоча за собой палку, бочком пошагал вниз по склону холма. Он все убыстрял ход и скоро уже трусил жалкой стариковской рысцой. Коля проводил его глазами и приступил к деду.
— Он сам, лично расстреливал! Свидетель есть. Я нашел очевидца! Сколько он людей сгубил?.. В яму, а потом густой известкой. Потом еще партию, и еще известкой. Пока доверху не набьют… Дед! Я привезу тебе очевидца! Сам послушаешь. И тогда…
— Не нужно никого ко мне возить, — отрезал Андрей Николаевич. — И все! Все! Занимайся своим делом, а старика больше не тревожь. И меня тоже. Слушать больше не хочу. И не буду!
— Почему? Ты же в лагерях был, и мать твоя… У них же целая технология была! Как на бойне… Дед, почему?
— Да потому, что я все это знаю! — сдерживаясь, выдохнул Андрей Николаевич.
— Знаешь?!
— Знаю.
Коля присел перед дедом, чтобы видеть лицо и глаза, недоверчиво помотал головой.
— Не может быть… Откуда знаешь?
— Знаю. И не приставай больше.
— Не верю! Это ты говоришь, чтобы я отстал. Не верю!
— Что? Технологию рассказать? Как включали свет, когда перешагнешь порог конюшни? Как потом… — Андрей Николаевич оборвался на полуслове, сообразив, что и так наговорил лишнего. Коля приступил ближе, схватил деда за колени, потряс:
— Откуда?.. Скажи, откуда знаешь?.. Дед?! Почему раньше молчал? Почему ты всегда молчишь? Знаешь и молчишь!
— Потому что ты еще не дорос, чтобы слушать! — отрубил Андрей Николаевич. — И больше ни слова. Все равно ничего не скажу.
Внук медленно выпрямился и замер с опущенными, безвольными руками. Казалось, еще миг — и он расплачется.
— Все равно Деревнин — убийца, — наконец выдавил он. — Все равно…
— Я тоже убийца, Коля, — проронил Андрей Николаевич. — Суди и меня. Если взялся судить…
— Ты?.. Ты убийца? — Губы у Коли задрожали, на бледном лице проступил румянец, но тут же стерся, и выступила испарина. — Не поверю… Нет, не мoгy…
Андрей Николаевич тяжело поднялся с колоды и сделал несколько шагов прямо на поднимающееся солнце. Постоял, грея лицо, потыкал палкой землю и, опершись, обернулся.
— Я тоже, Коля, расстреливал. Пусть не своей рукой, но по моему приказу… Сорок шесть человек пленных. Сорок шесть душ… Всю жизнь перед глазами стоят.
— Пленных? — неожиданно ухватился внук. — Если пленных, значит, в войну? Скажи, дед, в войну?
— Нет разницы: война, не война…
— Как же нет? Есть! — Надежда появилась в его голосе. — Тс в войну, а то в тюрьме! В мирное время! Безвинных!
Андрей Николаевич потрогал звезды на погонах внука, одернул китель.
— Кто воевал на гражданской, все убийцы, Коля. Все в крови. Потому что убивали братьев. Все правы, и все виноваты. Убивали, чтобы победить. И обе стороны хотели победы. К убийству привыкли, потому и убивали в мирное время. Революция требовала жертвенной крови. И белые убивали бы, если бы победили… Мы все убийцы.
— Мне страшно, дед…
— Страшись, Коля. — Андрей Николаевич вздохнул и смерил внука взглядом. — Но не презирай людей. Их всех жалеть надо. Всех жалеть, всяких…
Коля поднял глаза, посмотрел в сторону, куда ушел Деревнин, и натужно покашлял.
— И таких?.. Неужели и таких? Не могу понять… Почему ты так говоришь, дед? Ты так думаешь или так хочешь? Мне кажется, ты через себя переступил. Не от сердца у тебя, от ума.
— От ума и от сердца.
— Как же ты можешь, дед? Он тебя в лагерях гноил, жена твоя в ссылке погибла. И мать всю жизнь сидела… А ты не трусишь? Перед ним? Ну, бывает же, психологический момент… когда из боязни льстят и не замечают?.. — Коля неожиданно взмолился: — Мне же за тебя, за вас всех обидно! Понимаешь, обидно!
— Ты должен забыть все обиды, — твердо произнес Андрей Николаевич. — С обидой в душе нельзя судить людей, а ты берешься… А если во вкус войдешь? И станешь мстить. За меня, за бабку свою, за прабабку… А?
— Но что делать? Что?!
— Прощать.
— Как? Зубами скрипеть и прощать?
— Сначала, может, и так, — проговорил Андрей Николаевич, глядя в растерянное лицо внука. — Народ поделили, Коля. На классы, на богатых и бедных, на друзей и врагов. Обидой ведь поделили, как дегтем вымарали… Как же теперь соединить людей? Чтобы снова стал народ? А прощением, Коля! Только прощением.
— Но это невозможно! — Внук потряс руками перед своим лицом, но устыдился отчаянного жеста, сник. — Сам подумай! Разве есть ему прощение? Перед людьми? Перед теми, кого он расстреливал?
— Значит, ты лишил его прощения? — тихо спросил Андрей Николаевич. — Вот так, взял и лишил того последнего, что остается у человека? Что даровано ему от рождения?.. Значит, у него и надежды никакой. Ну, а как теперь с ним поступить? К стенке его? В яму?
Коля перевел дух и неожиданно всхлипнул, словно после долгих слез еще не окрепло и не успокоилось дыхание.
— Должно быть возмездие, — упрямо сказал он. — Должно быть…
— Возмездие, — усмехнулся Андрей Николаевич. — Ишь ты, какое слово знаешь… Хорошо, уничтожим тех, кто расстреливал, набьем еще десяток ям, зальем известкой. Кстати, а чьими руками? Ты пойдешь в расстрельщики?
— Я?
— Ты, ты! Поднимется у тебя рука?
— На таких гадов поднимется! — отрезал внук.
Андрей Николаевич ссутулился, опершись на палку, рука сама собой нащупала шрам на лице, пальцы пробежали его сверху вниз — боль скривила рот и отяжелила щеку.
— Что же, карай. Можешь начать с меня.
— Дед, перестань!
— Карай, внучок! Во имя светлого будущего. Ради справедливости!
— Ну, при чем здесь ты?! — закричал Коля. — Если и был за тобой грех, так ты за него лагерями рассчитался. И не только за свой. И что за привычка сразу себя выставлять?
— А мне больше некого, Коля. — Андрей Николаевич вздернул плечи и остался так стоять, будто шел против ветра.
— Начинается, — отмахнулся внук. — С тобой стало невозможно разговаривать!
— Конечно, я выжил из ума… Тогда растолкуй мне, недоумку, чем ты-то будешь отличаться от Деревнина, если пойдешь карать? Если у тебя рука поднимется на старого человека?
— Я не собираюсь карать! — в возбужденной растерянности проговорил Коля. — Я говорю в принципе!
— В нем и дело. Нужен только принцип, причина, а потом стреляй сколько влезет. Это же просто: подвел к дверям конюшни, толкнул и включил свет, чтобы ослепить…
— Погоди, дед! — Коля обнял Андрея Николаевича, прижался лицом к шраму на щеке. — Ты уже разозлился… И теперь будешь цепляться за слова. Я ведь не хотел с тобой ругаться. Ты меня должен понять… Я никогда не видел таких… Убийц видел, а таких… Приду в монастырь, представлю себе, как он… И ходит! И живет, сволочь! Неужели ты его простил?
— Простил, Коля, — признался Андрей Николаевич. — И жить нам надо теперь только так — простить все. Чтобы мне все простилось, чтобы я все простил. Не будет у нас такого дня Всепрощения — ничего не изменится. И снова загорится злоба, выплеснется обида и польется кровь. Когда же будет конец?.. И ты попытайся простить Деревнина. Простишь — человеком станешь.
