как никто не обращает на него внимания, кроме меня, и как… Стоп!
Как это — кроме меня?! А этот его собеседник, которого до этого я в глаза не видел? Он тоже смотрел, он тоже был рядом в ту минуту. И куда он, простите за неосведомленность, делся?!
Я похолодел — и тут же обжегся. Горячий кофе, заполнив маленькую чашечку, перелился через край и обжег мне пальцы, в которых я держал ее. Черт, да что же это такое со мной!
Итак, собеседник. Таинственный незнакомец. Куда он делся? Почему не остался досмотреть, что произошло с его товарищем? Как же так? Ты разговариваешь с человеком, причем вполне горячо и приветливо, вдруг — взрыв, человек, с которым ты только что так мило беседовал, падает, окровавленный, на пол, а ты? Что делаешь ты?
Исчезаешь.
Почему? Не думаю, чтоб ты убежал, если бы не чувствовал за собой какой-нибудь вины.
Я пил кофе, обжигаясь, и не чувствовал его вкуса.
Интересно, кто же такой все-таки этот «юноша бледный со взором горящим»? Я попытался вспомнить, как он выглядел, но это мне никак не удавалось. Лицо этого таинственного незнакомца начисто стерлось из памяти, и восстановить его не представлялось ни малейшей возможности. Более того, я был уверен, что позвони он сейчас в дверь, я ни за что его не узнаю, и даже спрошу, кого, мол, вам. Я был уверен, что ни за что не вспомню его. Бывает у людей такая внешность не запоминающаяся.
Ну правильно, вспомнил я, такая внешность бывает у тех, кто не хочет, чтобы их личность запоминалась — у филеров, например, или у тех, кто на виду у всех подкладывает хорошим людям бомбы.
Вот тебе и решение проблемы, подумал я. Если у тебя еще и есть сомнения, то после всего, что ты здесь только что надумал, они должны исчезнуть, а если до сих пор не исчезли, значит ты идиот, которому место не в редакции престижной газеты, а на свалке, в компании бомжей, которые палками вытаскивают себе прожиточный минимум.
Итак, сомнений нет: именно этот безликий незнакомец и подложил Косте бомбу. Впрочем, тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы прийти к такому очевидному выводу, так что гордиться своими умственными способностями тебе, Лапшин, особенно не приходится. Тем более, вспомни — ты ведь вообще не сразу о нем подумал. Хорошо еще, что вспомнил. Это даже удивительно, что вспомнил. Это тебе повезло еще, недоумку.
Ну, а сейчас подумай над тем, что теперь у тебя должны отпасть последние сомнения в том, чем тебе все это грозит. Эти люди шутить не любят. Да они, наверное, и не могут шутить.
Тем хуже для них, разозлился я. Со мной у них этот номер не пройдет. Я им не Костя, розовый романтик, я — совсем другое, и кое-кто из их крута прекрасно отдает себе отчет в том, что одно дело — завалить беспомощного фоторепортера, каковым является Костя Сюткин, и совсем другое, уверяю вас, дело — повлиять на припертого к стенке Григория Лапшина.
Для тех, кто не в курсе, сообщу, что нет никого упрямее и, как бы это сказать, упертее, чем ваш покорный слуга, припертый, пардон за стиль, к стенке. Бешеным становлюсь, право слово. Тот, кто читал мои предыдущие опусы, тот поймет, что я имею в виду.
Я понял, что теперь пойду до конца, даже если мне придется дойти до Ельцина.
Да мне наплевать на все их угрозы и возможности! Если понадобится, я им такое покажу, что… то такое?!
В дверь позвонили. Рябинина? Что-нибудь забыла? Хотя вряд ли. Пришла сказать в лицо, каким подлецом я, по ее мнению, являюсь и выразить удивление, как это до сих пор меня земля носит. Или что-то в этом духе.
Не буду открывать. Пусть матерится через дверь. Нет, звонит и звонит. Не отстанет, пожалуй. Черт с тобой, Рябинина, ругайся. Я подошел к двери и открыл ее.
Сначала мне показалось, что головная боль возвращается.
Потом я решил, что наступило время моего первого инфаркта — так остро и сильно схватило сердце.
Потом — что я схожу с ума.
— Можно войти? — спросил человек, стоявший у порога, и я, машинально кивнув, дал ему это сделать.
Голова не болела, сердце только немного колотилось, но пережить это было можно.
Но за разум свой я стал беспокоиться основательно.
Человек повернулся ко мне и сказал:
— Здравствуйте, Григорий Иванович. Меня зовут Стас.
Я молчал, не в силах произнести ни слова. Молчал, не зная, на что решиться и как реагировать на его приход.
Потому что, вопреки своим опасениям, я узнал его сразу.
Потому что это был он. Последний, с кем до взрыва разговаривал Костя.
Таинственный незнакомец.
Глава 4
1995 г. ВЕСНА. БАЗА «X»? ХОЗЯИН
1
Борис Николаевич открыл глаза для того, чтобы тотчас же их закрыть — резкий свет далекого бледного неба полоснул острой бритвой, — но через несколько секунд встряхнул головой, резко поднялся и проснулся окончательно.
Огляделся. Просторная комната, минимум мебели, кушетка, письменный стол, обои спокойного цвета, торшер. Чем-то все это напоминало номер в санатории или где-нибудь на курорте в средней полосе России.
— Курорт! — негромко усмехнулся Борис Николаевич. — В гробу я видел все эти курорты…
Он уставился в сторону электрического будильника и наконец дождался — тот вдруг начал верещать, предпринимая воистину инквизиторские попытки, чтобы разбудить спящего, затем, через положенное время замолчал, резко, как ребенок, который надулся и громко заявил всему миру — все, хватит, я больше с вами не играю! — заявил и хитро прислушался, ожидая ответной реакции, что, мол, ответит мир. Но ответа не было. Борис Николаевич, дотянувшись, просто прихлопнул ладонью по блестящей кнопке, зная, что через секунду тот вновь примется верещать: еще громче, еще противнее, а самое главное — еще дольше.
Борис Николаевич тяжело поднялся, не глядя нашарил тапочки, поплелся к окну. Резким движением, чтобы сбросить сонную дремоту ночи, раздвинул тюль…
Перед глазами — обычная картинка.
Внутренний глухой дворик, аккуратный и чистый, дорожки, калитка (за ней пост охраны — двойной, трехсменный, постоянный), бетонный квадрат для прогулок, козырек из пластика на случай дождя и каменная стена четырехметрового забора — красный кирпич, естественно, «русская кладка», сделано хорошо, добротно, сразу видно, что работали профессионалы.
— Профессионалы! — вновь негромко усмехнулся Борис Николаевич. — В гробу я видел всех этих профессионалов…
За долгих три года вид этого внутреннего дворика ему
