class="p1">Хижина Вандунца Бадина испокон веков не знала такой радости. Расспросы, объятия, слезы…
Габуд объявил родителям, что он больше не пойдет на фронт, не хочет воевать.
— Пусть теперь повоюют братья Исананцы.
После двухлетнего отсутствия, устав от скитаний по бесчисленным городам и селам, Габуд спокойно лег спать в родном доме, рядом со старой матерью.
На другой день вся деревня узнала, что Вандунц Габуд вернулся домой.
Многие обрадовались и поспешили поздравить дочь Адама. Но старший из Исананцев, писарь и рассыльный Заки не выразили радости. Исананц говорил, что Габуд стал большевиком, что он внесет раздор в деревню, будет мутить воду. И рассыльный Заки тут же вызвался следить за Габудом, чтобы узнать всю его подноготную.
Случай скоро представился.
На одном собрании, где присутствовал от городского комитета учитель Минас, Габуд выступил против Исананца.
Собрание созвали для сбора средств в пользу городского комитета. Учитель Минас произнес речь, говорил, что революция в опасности, что немцы подкупили большевиков, чтобы они развалили русскую армию. Надо усилить армию и любой ценой защищать отечество.
— Я сам готов по первому призыву бросить дом, должность, все дела и пойти добровольцем.
Так разглагольствовал учитель Минас, надсаживая горло, бил себя в грудь и махал руками, словно ветряная мельница крыльями.
Старший из Исананцев тоже говорил, что все обязаны помочь государству деньгами, это святой долг каждого, а всех смутьянов необходимо поскорее удалить из деревни: есть несколько дезертиров, их следует задержать и отправить в город, пусть идут воевать с врагом.
— А когда ты пойдешь? — крикнул с места Габуд, который сидел, опустив голову, и в ярости кусал губы.
— Замолчи, сукин сын! — рявкнул на него писарь и подмигнул рассыльному, чтобы тот схватил Габуда. Несколько парней, подручных писаря, набросились на Габуда, но Габуд не зря побывал на фронте. Он раздавал удары направо и налево, пока не вмешались крестьяне и не разняли противников.
Габуд, покинув собрание, вернулся домой. В ту же ночь он тайком вышел из дому и с двумя преданными товарищами отправился в город, наказав матери никому не говорить, где он, и пообещал вернуться завтра.
Эта история до глубины души возмутила Вандунца Бадина. Он был полон негодования против тех, кто посмел на собрании среди бела дня поднять руку на его сына. С этого дня Исананц стал для него самым заклятым врагом.
Утром следующего дня, когда он гнал скот на пастбище, ему хотелось выгнать из стада коров, которые принадлежали врагам его сына, но ведь скотина тут ни при чем.
Погоняя стадо, Бадин размышлял, зачем Габуду понадобилось идти в город, что за бумаги привез он с фронта, почему недоволен порядками в деревне и настроен против учителя Минаса.
Только к вечеру следующего дня Габуд вернулся домой и, наскоро перекусив, сел писать.
— Габуд, сыночек, хватит, глаза себе испортишь, — сказала мать.
Была глубокая ночь, но Габуд продолжал писать и исправлять написанное. Близился рассвет, когда он сложил бумаги, сунул их за пазуху, взял палку и собрался уходить.
— Куда ты, сынок…
— Иду в город по делу. Приду вечером…
Бадин стал упрашивать его подождать до утра: на дворе темно, время лихое, у него много врагов. Но Габуд был непоколебим.
— Ничего, дороги мне знакомы, — сказал он и прикрыл за собой дверь.
Вечером в деревню пришли слухи, что в городе начались беспорядки, большевики вместе с войсками вступили в город, разгромили здание комитета, народ стал грабить магазины, потом большевиков окружили, отряд дружинников разгромил большевистский комитет и арестовал всех его членов.
Вандунц Бадин и дочь Адама с нетерпением ждали возвращения Габуда. В доме царило гробовое молчание, ни отец, ни мать не решались высказать вслух свои опасения.
Габуд так и не вернулся. Утром они узнали, что он арестован.
— Ну, видели этого сукина сына! В нашем краю не было человека ученее учителя Минаса, а Вандунцу Габуду, сыну пастуха, он не нравился, — так говорил Исананц на следующее утро крестьянам, собравшимся перед его лавкой, злобно и самодовольно усмехаясь. — Теперь вы сами видите, кто виноват в том, что все вздорожало.
И в тот же день цена на ситец поднялась вдвое.
Вандунц Бадин в этот день не выгнал стадо в поле; он пошел в деревню и объявил, что идет в город узнать о судьбе сына.
— Он в тюрьме сидит! Не горюй, старик, — ехидно сказал сельский рассыльный Заки.
Несколько человек пожалели Бадина и сами выгнали стадо в поле.
В городе Бадин не был уже много лет. Он помнил, что на его окраине находился караван-сарай господина Хачи. Он пойдет туда, расспросит, разузнает. Но в деревне ему сказали, что караван-сарай подожгли, так как там стояли на постое лошади большевиков.
К кому же пойти? К учителю Минасу? Он большой человек в городском комитете. Бадин попросит его, будет целовать ему руки и ноги, быть может, Габуда освободят.
Чем ближе подходил он к городу, тем сильнее била его дрожь. Раза два он останавливался, вытирал папахой лоб и снова продолжал путь.
Вот и караван-сарай, балки еще дымятся, от караван-сарая остались только почерневшие каменные стены.
Проходя по городу, Бадин увидел на улице какого-то человека с красной повязкой на руке. Собравшись с духом, он подошел к нему и низко поклонился.
— Где помещается канцелярия учителя Минаса? — спросил он.
— Для чего тебе?..
— Просьбу имею, беда стряслась над моей головой.
И со слезами на глазах Бадин начал рассказывать, что, по слухам, его сын арестован.
— Гм… — проговорил человек и пальцем указал на белое здание, стоявшее неподалеку.
Бадин подошел к этому зданию, но внутрь его не пустили, велели прийти завтра.
— Ведь я из дальней деревни, стадо осталось беспризорное, неужели нельзя получить весть о сыне… — сказал он и сел у входа прямо на тротуар.
Широко раскрытыми глазами смотрел он на прохожих, прислушивался к уличному шуму, вспоминал дочь Адама с заплаканными глазами, беспризорное стадо, Габуда, мысль о котором, словно горящий уголек, жгла ему сердце.
Из здания вышел какой-то человек и взглянул на Бадина.
— Ты что здесь расселся?
— Господин, я Вандунц Бадин, пастух.
— Вандунц! — удивленно произнес человек.
Бадин осмелел и начал рассказывать о своем горе. Человек слушал, нахмурив брови, а потом, не сказав ему ни слова, подошел к сторожу, отозвал его в сторону, что-то шепнул ему на ухо и торопливо ушел.
Бадин заподозрил недоброе и, помедлив минуту, подошел к сторожу.
— Дорогой, что тебе сказал ага?
Сторож беспокойно оглянулся, поджав губы, а потом вдруг наклонился к Бадину и прошептал:
— Твоего сына сегодня ночью расстреляли в тюрьме.
