Маша Протасова – другому отдана и будет век ему верна. Да что век: в замужестве она проживёт всего несколько лет и умрёт родами. Попытки добиться её руки только ускорят брак с другим, не поможет даже Воейков. А бежать и обвенчаться с Машей тайно Жуковский не смеет, чтобы не разрушить внутренний мир девушки. Подобно Батюшкову, он тоже многое теряет: надежду на личное счастье, дружеские отношения с Воейковым и сестрой, имение Холх, отданное в приданое племяннице. То, что присутствие
той стороны мира сопровождает человека в здешней жизни, и всегда было убеждением Жуковского; в нём он воспитывал свою Машу. Однако теперь это присутствие стало ещё отчётливее. Оказывается, с той стороны всё, что было истинным – любовь, дружба, творчество – не исчезает.
Там оно хранится на самом жёстком диске. Что бы ни случилось, теперь твоё – навсегда твоё. А мечта была лишь точкой опоры, с помощью которой мир на миллиметр сдвигается с места.
Примерно те же чувства мог испытывать в 1815 году и Батюшков.
3.
Я чувствую, мой дар в поэзии погас,
И муза пламенник небесный потушила;
Печальна опытность открыла
Пустыню новую для глаз.
Туда влечет меня осиротелый гений,
В поля бесплодные, в непроходимы сени,
Где счастья нет следов,
Ни тайных радостей, неизъяснимых снов,
Любимцам Фебовым от юности известных,
Ни дружбы, ни любви, ни песней муз прелестных,
Которые всегда душевну скорбь мою,
Как лотос, силою волшебной врачевали.
Нет, нет! себя не узнаю
Под новым бременем печали!
Батюшков напишет “Элегию” в Каменце-Подольском, городке на юго-западе Украины. Отчаявшийся получить повышение в гвардию и выйти в отставку, он будет вынужден уехать сюда вслед за генералом Бахметевым. Он по-прежнему числится его адъютантом. На новые квартиры Батюшков едет с разбитым сердцем и утраченными иллюзиями. Никаких наград за пережитые испытания мир и не думал вручать новому Одиссею. Счастье – не обязательная часть жизни, во всяком случае, не в той идеальной, литературной форме, в какой оно представлялось в “Моих пенатах”. Сквозь стихи, написанные или задуманные в Каменце, пройдёт, как нить, элегическая “трещина”. Элегия и вообще жанр для подобных “промежуточных” состояний. Написанные вдали от столиц, “каменецкие элегии” Константина Николаевича (включая и “Тень друга”, разумеется, где речь тоже идёт о двоемирии) – составят своего рода цикл, и объединит их внутреннее состояние поэта; “элегическая ситуация”, когда человека переполняют живые и как бы встречные потоки противоположных чувств. С одной стороны, сладость воспоминания о мечте и картинах, которыми она так долго питала; надежда, снова и снова обольщающая человека. С другой, горечь сознания, что в реальности им нет места; и разум, который, подобно врачевателю, бесстрастно фиксирует и то, и другое состояние. И кто здесь врач? кто пациент? кто мечтатель? кто поэт? Вслед за автором читатель едва ли не наслаждается меланхолией, это и есть элегия. Паузу после слова “дар” (“Я чувствую, мой дар…”) – мы буквально слышим. Батюшков на секунду запинается перед самым страшным для поэта открытием (“…в поэзии угас”). Но “элегическая ситуация” в том и заключается, что об угасшем даре поэт пишет великолепное стихотворение.
В твоем присутствии страдания и муки
Я сердцем новые познал.
Они ужаснее разлуки,
Всего ужаснее! Я видел, я читал
В твоем молчании, в прерывном разговоре,
В твоем унылом взоре,
В сей тайной горести потупленных очей,
В улыбке и в самой веселости твоей
Следы сердечного терзанья…
О ком говорит Батюшков? Чей образ вывез он из Петербурга? Да всё тот же, в сердце с которым прошёл и Германию, и Францию, и Англию. На развалинах старого замка в Швеции – посреди призраков далёкого прошлого – мнился ему образ девицы Анны. Что-то промелькнуло между ними перед войной. Так намечтал он себе. Так прочитал улыбку и взгляд оленинской воспитанницы. Да и сама она могла попасть на время под обаяние поэта. Но Батюшков оказался не Одиссей, а Фурман – не его Пенелопа. Всё вышло в точности по написанному: “Вернулся он и что ж? Отчизны не познал”. Где бы ни состоялся их разговор, в конце лета – осенью 1814 года в Приютине или в доме на Фонтанке – в элегии мы видим картину довольно отчётливо. Девушка улыбается, даже смеётся, но веселье деланное. Она прячет глаза, но взгляд говорит за себя. Ей неловко перед чужими чувствами. Ответить она хотела бы, но не может. Она тоже находится в “элегической ситуации”. А Батюшков уверен, что подобные решения надо принимать без “сердечных терзаний”. Ни секунды не сомневаясь в том, что делаешь. Только тогда решение правильное. Или не принимать вовсе. И Батюшков “забирает” предложение. О том, как и где он “аннулирует” сватовство, ничего неизвестно. Но уже в письме из Петербурга в Москву Вяземскому (март 1815 года) он скажет, что “Сердце моё было оскорблено в нежнейших его пристрастиях” и —”Я умею подбирать в бурю парусы моего воображения”.
Фраза “Подбирать в бурю парусы” отсылает к X оде Горация – “К Лицинию Мурене”, которого поэт наставляет выбирать в жизни “золотой середины меру”. Пусть в письме Батюшкова его собственные мысли как бы не находят себе места – даже в смятении поэта слышна логика. Так говорит человек, который всё решил и понял, просто нужно время, чтобы сформулировать понятое. Каменецкое “сидение” и будет таким временем, а стихи, написанные там, – попыткой разговора, и удачной. “Стихи и рифмы наскучили”, говорит Батюшков. Он уже не раз признавался в этом. Но есть скука и скука. Литературный мир и погоня за славой, где каждый гарцует на собственном эго, – скоротечны, а значит, не стоящи. В ранних стихах Батюшков уже говорил об этом. Но если тогда источником его вдохновения была литературная традиция, то сейчас – болезненный, выстраданный опыт. Да, “…не писать стихи – не жить поэту” (напоминает Вяземский). Но есть стихи и стихи. Быть достойным человеком труднее, чем сочинять, не о том ли говорит и Державин в “Видении мурзы” (“…свою в том ставит славу, / Что он лишь добрый человек”)? Сколько было на веку мелких, алчных и завистливых поэтов? “Озерова загрызли, – напоминает Батюшков, – Карамзина осыпали насмешками”. А сколько будет? Доносчиков, стукачей, лизоблюдов – если вспомнить историю, в особенности советскую, а теперь и современную? Сохранять внутреннее достоинство; быть независимым; не гнуть, даже
