Он опешил от неожиданности, остолбенел и не уходил. С ней это было впервые, он не сделал ничего дурного, потому стоял и ничего не понимал.
Тогда она вскочила со стула, выбежала из комнаты и закрыла за собой дверь. А он остался с вопросом.
Разве тут не ясно, что любовь превратилась в полную свою противоположность. Неизвестно, как и в какой момент вышло, но именно это произошло. Что бы с нами ни происходило, что бы мы ни делали, что бы ни говорили — все в какой-то момент способно перейти в полную свою противоположность. И не только в противоположность, во что угодно может превратиться.
Если бы молодой человек знал об этом свойстве всего на свете, то не спрашивал бы почему, просто взял бы да вышел, раз говорят, без всякого упрямства и сопротивления.
Стоит теперь один в ее комнате, как в мышеловке. Думает, выйти боится, не хочет никому на глаза попадаться. Вдруг спросят: зачем он туда входил? Разве объяснишь, что ему там было надо?
Смотрит из ее окна, а там голубой воздух, облака, освеченные солнцем, громоздятся, словно белые горы. Так и взлетел бы с ее окна к облакам на дельтаплане. Да как взлетишь, когда так уронили ни с того ни с сего.
Лично мне хочется его поддержать: все равно он хороший парень, молодой и красивый, а главное, никому не сделал зла. Наоборот, гораздо добрее многих. Превращение тут всему виной. Трудно определить момент, когда превращение происходит. И эту меру не почувствовать дилетанту. Во всяком деле профессионалом надо быть. Да где там, пока поймешь, что к чему, жизнь в бараний рог скрутит. Что с ним и случилось в дальнейшем.
Может быть, я ошибаюсь. Если не так, вы меня поправьте.
Как-то вышел он тогда, конечно, из неловкого положения.
А она из института ушла.
Другая на ее месте появилась, еще лучше той. И такая умная, что ей поначалу все в научно-исследовательском институте дураками казались, пока она не остановила свой взгляд на молодом красивом инженере. Это обстоятельство немного смягчило суровость ее взгляда. Такова уж женская логика. Говорят, у нас женская логика достойна внимания. Но все же забористый характер, не правда ли?
Легкомысленных женщин даже среди машинисток теперь все меньше и меньше становится. Они все умнее делаются, каждая знает дело. Взять хотя бы его жену. Он, конечно же, был женат, а как же иначе? А вы как думали? Нашему брату не дают теперь особо в холостяках прохлаждаться, сразу берут за рога, не отвертишься.
Может быть, ошибаюсь, и если не так, то вы меня поправьте.
Жена его тоже, между прочим, из машинисток — все они вышли оттуда, — теперь, как и он, инженер. В это самое время она как раз писала диссертацию. И вправе была ждать от своего собственного мужа конкретной ощутимой поддержки и помощи. Не в писании диссертации, конечно, он должен был ей помогать, что он смыслит! А просто создавать в семье такую обстановку, чтобы ничто не мешало ей в работе, а только способствовало. По хозяйству хлопоты взять на себя, не дергать ее, не волновать.
Да где там: ему уже машинистка попала под руку.
Ходили с ней, веселились. Любовь теперь мгновенно вспыхивает, был бы предмет любви. Машинистка, не будь дура, умудрилась еще в институте учиться на заочном отделении, кто бы мог подумать.
Вскорости мог появиться ребенок. Ребенку семья нужна, а для этого надо за своего возлюбленного замуж выйти. А он женат.
И стала она ему по этому поводу напевать. Сама стала нервная, вздорная, вся какая-то яростная.
Склонить его к чему хочешь теперь уже нетрудно было, поскольку ему обе стали несколько безразличны, и она и жена. Он больше их вместе взятых выпивку полюбил.
Жена, разъяренная предательством вместо помощи, дала ему развод, квартиру разменяла, выделила комнату, все честь по чести, отпустила на все четыре стороны и для него будто в Лету канула.
Эта за него замуж вышла, родила и сразу обнаружила, что зарплаты его явно недостает и никаких перспектив ее повышения у него нет. На правах жены сразу же уколола в самое больное место («Ах, не можешь! А что ты можешь?!»). И сразу его навсегда от себя отвратила. Это теперь у всех инженеров самое больное место. Если я ошибаюсь, не прав, то вы меня поправьте.
Он стал пить еще больше и скоро допился до самых настоящих чертиков.
В его критическом положении она и не думала ему помогать, а только больше пинала, характер свой проявляла на полную мощь. И до того допиналась, что он в больницу попал в критическом состоянии.
Полечился, подумал, время в больнице было, и решил свое питье бросить. Раз и навсегда, как отрезало.
Вышел из больницы, она видит: человек как человек, и опять к нему хвост подкинула. Ему-то она к тому времени со своим пинаньем вовсе опротиветь успела. Главное, он к этому времени успел и спиться и вытрезвиться. А она вовсю выпивку разворачивала, с ним же начинала.
Жили кое-как. Мальчик рос — надежда родителей, теплое живое существо.
Но мальчик-то мальчик. А мужчине женщина нужна, хорошая, ласковая, а не какая-нибудь слезливая истеричка, в которую превратилась его теперешняя жена.
Пока его жена дома с ребенком сидела, на ее месте другая машинистка работала. К тому времени к нему другая и прилепилась. Как говорят, на машинисток повело и по машинисткам пошел. Она тоже в каком-то институте доучивалась. Сначала казалась сослуживцам мрачноватой. А потом расцвела и такой счастливый вид приобрела, что со своим законным мужем (а она, оказывается, замужняя была) в скором времени развелась.
Его жена, слезливая истеричка, повела себя вовсе не так, как его первая, достойная жена. Почувствовала, что ею муж пренебрегает, в то время как она им не намерена пренебрегать, стала так наступать, что он ушел из дома, жить в таких условиях ему, к тому времени тоже порядком нервному человеку, стало невыносимо.
Заикнулся было о разводе, а она как заорет:
— Никакого развода не дам и жизни не дам, не успокоюсь, пока в гробу тебя не увижу! — Вот так дело не на жизнь, а на смерть пошло.
И вот теперь ежедневно ходит к нему на работу с твердым намерением морду ему набить. Всю администрацию держит в крайне напряженном состоянии звонками и кляузными письмами во все инстанции. В административных органах не то что всему верят, но не без этого: раз родная жена заявляет, что же могут чужие сказать!
Она надевает темные очки, чтобы лицо меньше узнавалось, чужую одежду и подстерегает, куда он с работы пойдет.
Только он на ночлег у приятеля обоснуется, она вламывается туда и устраивает скандалище.
Он каждый раз место пытается менять, но редко улизнуть удается, везде настигает.
Общественность усмехается: мол, обычное семейное скандальное дело, пусть сами разбираются.
Но одна сердобольная сослуживица знала его давным-давно как хорошего работника и, видя, что он стал не в себе, посочувствовала. Зато другая живо обрезала ее:
— Нечего, — говорит, — сочувствовать таким, которые семьи бросают. До того добросались, что чуть не каждая семья брошенная. Так ему и надо! За дело! Над ним же все смеются, что вы, не видите!..
— Смеются-то смеются, да уж ему не до смеху, человек не железный, и в самом деле может умереть. Мужчин и так хронически не хватает, все время они куда-то деваются, чего ж вы тут выгадаете?..
— Пускай! Так ему и надо!
— Ну, попал ты, брат, в ситуацию! Слушай-ка, раз все смеются, и ты близко к сердцу не принимай. Относись с юмором, не умирать же, — сказала сердобольная.
— С юмором можно, но только до вечера, а там опять начнется, — говорит инженер.
Но женщина не отступалась:
— Она тебя запугала, почувствовала, что ты отпор не даешь, и давай дальше в угол загонять. Ты не бойся! Тебе служебную комнату от работы дадут, там и живи. На первом этаже, правда, зато на работу близко ходить.
— Да жить-то нельзя, — говорит хмурый инженер. — Она служебную комнату всю вдребезги разнесет.
— Но ведь если с юмором, то, значит, надо обороняться, — говорит доброжелательница.
— Драться с ней, что ли?
— Нет, конечно, не драться. Драться с женщиной неприлично. Ты окно непробиваемым щитом закрой, чтобы в тридцатиградусный мороз она стекла тебе не разбила. Дверь железом обей и запри на хороший замок, чтоб не вломилась. И сиди себе спокойно, как в бетонированной крепости. Поколотится, поколотится, быстро кулаки обломает.
— Она щит на окне подожжет, ей нипочем.
— Ты и щит обей железом, чтобы огнем не взяло. А она пусть вокруг бегает по морозу. Набегается. Надоест бегать. Спать захочет — домой уйдет. Со временем угомонится. Со временем вообще все меняется. С чувством юмора знаешь что значит: необязательно заковыристые приемы изобретать. Захочешь жить — самые первобытные меры помогут…
Лично я на стороне этого хорошего, уже давно не молодого парня, никому не сделавшего зла.
