«Мне кажется, что я прожил множество лет в склепе».
Агент Фицджеральда, Гарольд Обер,[224] нашел для него работу в компании Metro-Goldwyn-Mayer с жалованием в тысячу долларов в неделю. Скотт прислал Максу письмо, в котором сообщил, что много лет не чувствовал себя таким счастливым. Все относились к нему с теплотой, были удивлены и радовались, что он не пьет, а он, в свою очередь, очень серьезно относился к написанию сценариев и старался придерживаться бюджета. Он планировал оставаться в Голливуде и работать, пока не выплатит все долги и не накопит достаточно, чтобы избежать повторения «катастрофы сорока». Скотт сожалел, что ему удалось выделить для Scribners всего две с половиной тысячи в первый год сотрудничества с Metro-Goldwyn-Mayer, но ему также нужно было выплатить тысячи долларов Гарольду Оберу. Перкинс предложил Фицджеральду не возвращать долг до тех пор, пока редактор сам не попросит. Но Фицджеральд все же понемногу отправлял ему деньги. Макс написал Хемингуэю: «Мои карманы полны денег благодаря чекам, которые приходят каждую неделю. Если он станет воспринимать себя как человека, у которого все идет на лад, то все действительно наладится».
Фицджеральд хотел знать, как обстоят дела у его приятелей – писателей из Scribners. Он просил Перкинса рассказать о Хемингуэе и Вулфе и обо всех новичках. Лучшей из рассказанных Максом стала история о Марсии Девенпорт и ее первом за пять лет романе «О Лене Гейер».[225]
Большинство книг успешны либо сразу, либо никогда – продажи редко выносят книгу за пределы года выхода. Без положительных отзывов истории миссис Девенпорт о великой диве понадобилось много месяцев, чтобы преодолеть отметку в десять тысяч проданных экземпляров. А затем – по непонятным причинам – продажи пошли вверх. Очень быстро удалось продать еще десять тысяч, и продажи продолжали расти. Ни редактор, ни даже автор не считали «О Лене Гейер» серьезным романом. Когда Перкинс впервые прочитал «Моцарта», ему стало ясно, что Марсия вполне может писать художественную прозу. И он рассматривал «О Лене Гейер» как необходимую ступень в развитии миссис Девенпорт как автора.
Но даже с поддержкой Перкинса миссис Девенпорт понимала (и упоминала в своих мемуарах «Слишком сильная для фантазий»), что, в отличие от такого писателя, как Томас Вулф, «меня больше мотивировала необходимость писать о том, что я знаю, а не о том, кем была». Марсия встретилась с Вулфом на борту корабля после того, как закончила «О Лене Гейер», а Том возвращался в Америку из Мюнхена, где проходили Олимпийские игры. Они были, возможно, самой невообразимой парой среди всех писателей Перкинса – как внешне, так и с точки зрения манер и мировоззрения. Миссис Девенпорт – миниатюрная, утонченная космополитка. Вулф как дикий буйвол, громкий и навязчивый. Они отправились в бар, где Вулф заказал им выпить и начал разговор. Пять часов спустя они все еще сидели там и Вулф все не умолкал.
«Говорил он о себе. Всегда только о себе», – вспоминала миссис Девенпорт. Она не могла точно вспомнить, о чем именно, «но целью его было убедить меня, что он не был, как считал весь литературный мир, творением Макса Перкинса».
– Я собираюсь показать им, что могу писать и без Макса. Я брошу Макса и найду другого редактора. Я брошу Scribners, – твердил он миссис Девенпорт.
– А как же посвящение из вашей последней книги? – спрашивала она. – Неужели вы такой лицемер?
Вулф проигнорировал замечание и продолжил жаловаться на то, что Перкинс выкинул из книги лучшее из когда-либо им написанного. Снова и снова он повторял, что ему нужно уйти из Scribners, пока Марсия с этим не смирилась.
– По-моему, вы крыса, – сказала она. – Неблагодарная и вероломная. Это посвящение просто омерзительно теперь. Оно не подразумевало никакой преданности Максу, вы просто упивались собой. В вас нет ни преданности, ни верности. Где бы вы были без Макса и Scribners? Вы не можете посмотреть в лицо правде.
Прошло несколько месяцев, но эти обвинения продолжали гнить в сознании Вулфа.
После того как он вернулся из Нового Орлеана в Нью-Йорк, после обмена долгими письмами, у Тома и Макса возникло такое чувство, будто их дружбе нанесли рану. Но Вулф все так же проходил несколько кварталов к дому Перкинсов, как если бы все было улажено. Он написал Гамильтону Бассо, еще одному автору Перкинса, в апреле 1937 года:
«Да, теперь у нас с Максом все в порядке. Я думаю, так всегда и было, несмотря ни на что. Периодически я вступаю в битву из шестидесяти раундов с самим собой, полную падений и подъемов, но я думаю, Макс это понимает».
Том воевал с самим собой, но верил, что в конце концов выберется из этого состояния, потому что, как он где-то вычитал, «известно, что ни один писатель не повесится, пока ему нужно написать хотя бы еще одну главу».
Покой длился недолго. Однажды, в том же апреле, Вулф поздно вечером позвонил Перкинсу и сообщил, что его друг из Чапел-Хилла приехал в город с женой. Другом оказался Джонатан Дэниелс,[226] редактор «Raleigh News & Observer», который вскоре стал помощником Рузвельта. Том спросил, не согласятся ли Макс и Луиза присоединиться за ужином к Дэниелсам и нескольким другим людям, среди которых будет и Нобл Каскарт,[227] издатель «Saturday Review of Literature». Перкинсы согласились, и Луиза настояла, чтобы все собрались у них дома на коктейль. Когда Макс пригласил почетных гостей Тома, Дэниелс отпустил пошлую банальность, мол, думал, будто у Максвелла Перкинса должна быть длинная белая борода. И с той минуты Перкинс считал его «нахалом». Вечеринка по случаю ужина в Cherio’s началась на праздничной ноте. Вулф был на коне, пока дама, которая пришла вместе с Каскартом и целый час не отрывала взгляда от Тома, внезапно подскочила и выпалила:
– О, а я вас знаю! Я читала статью о вас в «Saturday Review». Ее написал Бернард Де Вото.
Перкинс заволновался. Он знал: это худшее, что она могла сказать, ведь статья все еще приводила Тома в бешенство.
Макс наблюдал за тем, как у Вулфа натягиваются нервы и сам он все больше погружается в молчание. А затем Дэниелс принялся вслух рассуждать, почему «Scribner’s Magazine» – единственный журнал, в котором публикуется Вулф. Он спросил Перкинса, что не так со «Scribner’s Magazine», подразумевая, в шутку конечно, что журнал должен бы быть и получше.
«Для Тома это означало сомнение в его способностях. Это выглядело так, будто публикация его творчества – плохая идея», – позже говорил об этом Макс.
В течение следующего получаса Том стал очень язвительным и подкусывал всех, кто был за столом. Гости относились к этому очень легко, но лицо Вулфа становилось все бледнее, как случалось тогда, когда он выпивал слишком много. Макс много раз видел это его состояние, чтобы понять, что «все его сомнения и страхи забурлили в его сознании и он жаждал крови».
А затем какой-то мужчина, который ужинал с женщиной в противоположном углу ресторана, зигзагами приблизился к ним и пробормотал что-то Вулфу дружелюбным пьяным голосом. Предчувствуя опасность, Макс подошел к той женщине и посоветовал ей вернуть своего спутника за стол. К тому времени как Макс вернулся за свой, все, за исключением Вулфа, встали, так как поняли, какой оборот приняло дело, и потихоньку выскользнули за дверь. Том выплеснул всю свою злость на Перкинса. Сам Черио в тревоге застыл неподалеку.
Перкинс был не в силах слушать то, что говорил ему Вулф, но, стоя там, рядом с мужчиной шести с половиной футов ростом, размахивающим руками, точно бейсбольный питчер, он кое-что понял.
– Том, – сказал Макс. – Я знаю, что если эта старая кувалда обрушится, то может причинить серьезный вред. Но может, и не обрушится.
Вулф смотрел на него пылающим взглядом. Частично обращаясь к Черио, Макс сказал:
– Что же, если дойдет до драки, давай выйдем на свежий воздух.
Когда они двинулись к двери, другой издатель, Харрисон Смит из Harcourt, Brace, как раз входил. Он пожал Перкинсу руку и полушутя спросил:
– Смотрю, у вас опять проблемы?
Перкинс перекинулся с ним парой слов и покинул ресторан.
Том ждал его на пешеходной дорожке. Позже Перкинс вспоминал, что тогда ему казалось, будто «лишь чудо могло помешать случиться чему-то ужасному, о чем все бы потом жалели». На самом деле что-то вроде чуда и произошло.
Из ресторана по соседству высыпала группа людей, среди которых была высокая черноволосая девушка. Она подбежала к Тому и, не понятно почему, обвила руками и воскликнула:
– Вот ради чего я приехала в Нью-Йорк!
Девушка из семьи Ричмонд, с некоторыми членами которой Макс и Том встречались в Миддлбурге, закончила ужинать в компании с шурином и золовкой Элизабет Леммон, Холмс-Морисонами. Она действительно жаждала повидаться с Томом. Уже через три или четыре минуты эта деревенская простушка из Вирджинии шутливо бранила Тома, причем словами, которые Перкинс еще ни разу не слышал ни от одной женщины («Ее бы не переплюнули и девицы из ночных клубов», – написал Макс Элизабет). Новая знакомая полностью захватила внимание Тома, и все мирно перешли в Manny Wolf’s.
