«Надеюсь, вы понимаете, что при сложившихся обстоятельствах он [чемодан] остается здесь полностью на ваш страх и риск». Вулф порвал с Houghton Mifflin, гневно высказавшись в неотправленном письме:
«Мне кажется, что это вы должны осознавать весь риск полной и абсолютной ответственности хранения авторской собственности, коль скоро вы назвали ее своей, и только своей». И он снова обратился к поискам.
Несколько недель семья Вулфа не знала, что происходит между ним и Перкинсом. Макс получил открытку от Джулии Вулф, в которой та выражала беспокойство, так как больше месяца ни слова не получала от сына. Подобное Макс слышал и от брата Тома, Фреда. Перкинс ответил, что Том в порядке, но теперь о нем лучше справляться у Элизабет Новелл, а не в Scribners. В письме к Фреду Перкинс отметил:
«Ко мне и к Scribners он тоже повернулся спиной, поэтому мы с ним совсем не видимся, несмотря на то, что мне бы очень хотелось встретиться с ним».
Обмен письмами произошел незадолго до того, как история о разрыве достигла и разговорчивых Вулфов. Том подтвердил, что больше не состоит в деловых отношениях с прежним издательством и что причина этого разрыва зарыта в далеком 1935 году. Писатель понимал, что связи между ним и Scribners не разорваны окончательно. В своем письме к Перкинсу, состоящем из пяти тысяч слов, он постарался ответить на все упреки, которые, как он слышал, высказывал его издатель.
«Во-первых, я не поворачивался спиной ни к тебе, ни к Scribners; кто бы ни утверждал это, он заблуждается и лицемерит». Во-вторых, не честно утверждать, будто причины разрыва не известны. Том считал, что Максу все эти причины понятны, так как они обсуждали их сотни раз.
«Ты мне ничего не должен, но я знаю, что мой долг перед тобой огромен. Мне не нужно подтверждений того, что я вижу и знаю, что ты – великий издатель. Я понял это еще в нашу первую встречу, и позже эта истина облеклась в слова, напечатанные твоим издательством, и стала достоянием общественности. Мир так или иначе узнал бы об этом», – говорил Вулф. Но когда другие люди торжественно сообщали ему, что Перкинс велик, он находил в этом занятную иронию, ведь Том первый открыто указал на этот факт. «Я, как никто другой, в ответе за то, что пролил свет на этот талант», – хвалился он. «Это письмо – печальное прощание, но также я надеюсь, что для нас обоих это новое начало. Я – твой друг, Макс, и поэтому пишу тебе это письмо – чтобы об этом сказать. Возможно, я написал так много, что самое главное затерялось, но, черт возьми, суть в том, что я – твой друг и хочу, чтобы ты был моим, прошу тебя считать последние строки именно тем, что я и хотел сказать все это время», – добавлял он.
Перкинс был рад снова увидеть почерк Вулфа.
«Я – твой друг и, пожалуй, всегда им буду», – ответил он. Что редактора мучило больше всего в эти месяцы, говорил он, так это то, что Том, совершая этот шаг, действовал за его спиной. Все эти подковерные игры казались ему «унизительными», писал Перкинс. Он не врал, когда писал Фреду Вулфу, что не понимает поступок Тома. В конце концов, отмечал Макс, это ничего не меняет.
«Я надеюсь, что вскоре мы встретимся как друзья», – написал он, когда они разорвали деловые отношения. В декабре он узнал от Роберта Линскотта, что Вулф готов подписать контракт с Эдвардом Эсвеллом,[234] помощником Юджина Сакстона[235] из Harper & Brothers.
Прошлое Рождество Вулф провел с Перкинсами. На это Рождество он уехал в Чаппакву, штат Нью-Йорк, с Эсвеллами и их друзьями, пил шампанское и произносил эмоциональные тосты.
Свой переход к новому издателю Вулф расценивал как «одно из самых удачных и счастливых событий в жизни». Harpers обещало ему крупный аванс, но дело было кое в чем более значительном, чем деньги. Решение Вулфа основывалось также и на личной склонности, потому что он хотел вести дела с Эдом Эсвеллом, парнем примерно его же возраста.
«Я думаю, из этого выйдет чудесное дело, – написал Том своему другу Анне Армстронг в Бристоль, Теннесси. – Он кажется мне тихим, но глубоким и правдивым человеком. И он считает меня лучшим писателем из живущих. Хотя мне все еще немного грустно по поводу прошлого. Домой возврата нет, не так ли?»
Перкинс принял уход Вулфа с достоинством, так как верил, что это неизбежно.
«Я легко могу представить себе биографию Тома, написанную двадцать лет спустя, в которой этот его поступок будет описан как инстинктивное, мужественное намерение освободиться от всех уз и двигаться в одиночку», – поделился он с Марджори Ролингс несколько месяцев спустя. Но Макс уже знал, что некая важная часть его жизни ушла навсегда. В конце года он написал Вулфу:
«Каждый вечер я в одиночестве выпиваю стакан эля в Manny Wolf’s, пока жду бумаги. Рождество прошло очень хорошо, но нам тебя не хватало».
XVIII
Ветер огорчений
Вскоре после Рождества 1937 года Томас Вулф, будучи автором Harpers, был вынужден просить о помощи Макса Перкинса. Надвигался судебный процесс с участием Вулфа и Мердока Духера, агента по рукописям. Том написал Максу с просьбой о даче показаний «не только по личным и дружеским причинам, но еще и потому, что это позиция в пользу всей человеческой расы». Перкинс был рад помочь. Особенно его обрадовало то, что, прося о помощи, Вулф не выказывал ни сожалений, ни тревоги. К тому моменту многие подробности судебного дела уже слегка размылись в его памяти, и чтобы прояснить их, вечером 1 февраля они с Томом встретились в фойе отеля Chelsea, куда Вулф недавно переехал по совету Макса. Это была первая встреча за последние семь месяцев, и она прошла безболезненно. В деле шла речь о рукописи «О времени и о реке». Ранее Духер успешно продал кое-какие мелкие вещи Вулфа (бумаги и книги), поэтому Вулф решил подрядить его на продажу рукописи романа. Духер забрал материалы из Scribners и принялся сортировать их. И в процессе работы он обнаружил, что Вулф передал ему не саму рукопись, а страницы, которые не вошли в книгу. По настоянию Вулфа он приехал в Scribners, чтобы рассортировать вместе с писателем весь неопубликованный материал. Как раз когда это случилось, английский издатель Вулфа, Александр Стюарт Фрере-Ривз, приехал из Лондона, и Перкинс встретился с ним в пять часов вечера в тот же день в Chatham. Макс подумал, что неплохо бы предложить Вулфу присоединиться к ним. Редактор отправился в комнату, где писатель работал с Духером, и украл Вулфа «на один стакан». Но Вулф выпил далеко не один стакан, и Духеру пришлось ждать несколько часов. Когда Том вернулся, тот был очень зол. Вулф тоже разозлился и уволил его. Духер вылетел из офиса, а затем прислал Вулфу счет на 1000 долларов за оказанные услуги – в частности, за переговоры с покупателем, работу с материалом и потерю комиссионных. У Духера все еще оставалось много страниц вулфовской рукописи, которые он отказывался возвращать до оплаты. Вследствие этого Вулф начал судебное разбирательство, чтобы вернуть собственность. Макс, который тоже в какой-то степени нес ответственность, позже сказал об этом:
«В том, что Духеру достался не тот материал, нужно было винить меня, как и в том, что я стал причиной их безрассудного настроения».
Во время встречи, когда Макс и Вулф готовились к суду, редактор вспомнил, что перед отплытием в Европу в 1935 году Том предоставил Перкинсу написанную от руки доверенность. Вулф обрадовался. Это могло стать его козырем на защите, так как ясно указывало, что Вулф никогда не требовал, чтобы Духер действовал в одиночку и скреплял любые сделки без разрешения Макса или самого Вулфа.
Восьмого февраля 1938 года Перкинс отправился в Джерси. Вулф на заседании суда «ерзал и нервничал под ударами пращей и стрел», но в целом производил ошеломляющее впечатление честности и достоинства. Были прослушаны показания свидетеля в пользу Вулфа, и вскоре Максу уже стало настолько очевидно, что Вулф выиграет дело, что, возможно, редактору и не придется выступать. Но его все же вызвали. Когда Макс положил руку на Библию, Вулф уже едва мог сдерживать свои эмоции. Элизабет Новелл заметила, что Вулфа почти до слез довел тот факт, что Макс – впервые на публике – был со слуховым аппаратом. Он упорно отказывался использовать его прежде, что бы ни происходило, пусть даже все окружающие отмечали, насколько серьезно ухудшился его слух. Но чувство долга перед Вулфом и необходимость слышать все, что ему говорят в суде, перевесили его смущение и дискомфорт от этой неуклюжей штуковины. Перкинс был самым скрупулезно честным, отказывающимся идти на сотрудничество свидетелем. Адвокат дважды спросил Перкинса, использовалась ли доверенность в целях контроля над Духером.
– Я чувствовал себя тупым педантом, потому что мне дважды пришлось повторять все, – пересказывал Макс впоследствии это дело Джону Терри. – Я уверен, что адвокат меня тогда просто возненавидел, да я и сам себя ненавидел!
