— Спокойной ночи.
Мальчики встали и двинулись к лестнице, то и дело оглядываясь. Незнакомец стоял и смотрел на них с улыбкой, но когда они добрались до ступенек и повернулись, чтобы помахать ему рукой на прощание, он уже исчез.
— Интересно, как он ушел… — пробормотал Фредерик.
— В дальнем конце часовни есть еще один выход.
— А! Правда, было здорово? Интересно, кто он такой? Настоящий акробат, правда?
— Да. Жалко только, что он помешал.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, просто никакой призрак не появится, пока он тут бродит.
— Верно. Ну ладно. Увидимся утром.
— Да. Спокойной ночи, Фредерик.
— Спокойной ночи, Чарльз.
И мальчики разошлись по своим спальням.
Вслед за Рождеством пришла зима, оказавшаяся такой суровой, что, казалось, вся Европа вернулась в ледниковый период. Огромные залы замка невозможно было прогреть никакими каминами. Но нигде, наверное, не было так холодно, как в крепости Карлсбурга. По ночам Джон Джозеф и Горация лежали на своей узкой койке не раздеваясь и прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться, а собака лежала у них в ногах. Они часто просыпались, дрожа от холода, и единственное, что согревало их, — это любовь.
Впрочем, любовь эта одно время оставалась исключительно платонической, поскольку с начала февраля в их комнату поместили старого австрийского солдата. Однако затем старик умер от воспаления легких, и Джон Джозеф с Горацией, раздевшись настолько, насколько позволял холод, смогли наконец насладиться изъявлениями любви.
Однажды, ранним утром, когда они, наконец, выпустили друг друга из объятий и слегка задремали, утомившись за ночь, раздался скрежет дверного засова. Но вместо нового пленника на пороге стоял стражник. Он широко ухмыльнулся и произнес по-немецки:
— Пойдемте, госпожа. Вам стоило бы одеться.
Он пожирал глазами Горацию, и та натянула простыню до подбородка.
— Зачем? — сердито спросил Джон Джозеф и добавил: — Если вы будете так смотреть на мою жену, я оторву вам голову ко всем чертям.
Стражник, не обращая на него внимания, продолжал ухмыляться.
— Здесь главнокомандующий. Он хочет, чтобы вы для него переводили, — сказал он Горации.
— Но я не говорю по-венгерски.
— Не важно. Он требует, чтобы вы явились к нему. Поторопитесь!
Джон Джозеф начал было вылезать из постели, но Горация удержала его:
— Все будет в порядке. Не волнуйся.
Впрочем, пока Горация шла по длинным каменным коридорам, где шаги отдавались таким гулким эхом, словно кто-то еще шел за спиной, она растеряла почти все свои надежды на лучшее. Без всякой причины ей пришло в голову, что она идет навстречу своей смерти. И, как это бывает с умирающими людьми, вся ее жизнь в одно мгновение пронеслась перед ней в ее памяти. Горация снова увидела жаркие дни на берегу реки в Строберри Хилл, увидела отца, умирающего в свой последний день рождения, увидела своих бедных братьев… но тут она решительно оборвала свои невеселые мысли.
Горация Уэбб Уэстон гордо выпрямила спину, вытерла тыльной стороной ладони глаза и запретила себе думать о грустных вещах. Она сказала стражнику:
— Будьте так любезны, расскажите мне о главнокомандующем.
— Он только что приехал, госпожа. Он очень большой человек, но я о нем ничего не знаю, кроме того, что его зовут Клапка и что он — мадьяр.
— Но зачем я ему понадобилась?
Стражник подмигнул.
— Он увидел, как вы гуляете с собакой, госпожа, и сказал, что вы — самый подходящий переводчик.
— Что ж, кроме перевода, он от меня ничего не добьется, — пробормотала Горация.
— Что?
— Ничего.
Они дошли до конца коридора и остановились перед тяжелой дубовой дверью. Стражник нерешительно постучал, и голос из-за двери произнес:
— Войдите.
Сперва Горация не увидела ничего, кроме комнаты с высоким круглым потолком, украшенной полковыми знаменами и головами оленей на стенах. Но затем клубы табачного дыма, наполнявшего комнату тяжелым духом, слегка рассеялись, и Горация заметила, что у письменного стола стоит стул с высокой спинкой, обращенной к двери. Под стулом виднелась пара грязных сапог, а сбоку — рука, которую украшал массивный золотой перстень с головой орла.
— Можете идти, — произнес по-венгерски бесцветный голос.
— Есть.
Стражник вскинул руку в коротком салюте, щелкнул каблуками и вышел, закрыв за собой дверь. Уходя, он многозначительно взглянул в глаза Горации.
Горация обнаружила, что кроме генерала в комнате находится еще и комендант крепости. Он выступил вперед из тени и спросил по-венгерски:
— Вы хотите, чтобы я тоже ушел, генерал Клапка?
— Нет, друг мой, в этом нет необходимости. Но я должен приветствовать английскую леди. Я совсем забыл о хороших манерах.
Стул повернулся, и перед Горацией предстал генерал в роскошном, хотя и слегка запыленном, алом мундире со сверкающими на груди медалями. Черные бакенбарды, усы и длинные черные волосы выдавали типичного венгерского аристократа.
Он поднялся, поклонился и произнес по-немецки:
— Я очень плохо говорю по-английски, мадам, но, как вы слышите, немецкий я вполне освоил. Возможно, вы, со своим знанием того и другого языка, поможете мне побеседовать с другими английскими военнопленными.
Какое счастье! Ему действительно нужен был только переводчик! Горация радостно улыбнулась ему, но тут же пожалела об этом: генерал подошел к ней совсем близко, и глаза его сверкнули.
— Ну, ну, — произнес он. — Вы — настоящая красавица. Вижу, что не буду скучать с вами в дороге.
— В дороге?
— Ну, конечно. Я не останусь здесь дольше, чем на двадцать четыре часа. Я на фронте, моя юная леди, и вам придется сопровождать меня — естественно, в качестве официального переводчика!
Комендант задохнулся от гнева, услышав, как Горация ответила по-английски, в первый раз за свою жизнь позволив себе крепкое выражение:
— Ни за что! Катитесь к чертовой матери!
Генерал приблизился к ней почти вплотную и взглянул ей прямо в глаза, чуть не касаясь ее лица.
— Мы отправимся к чертовой матери вместе, — прошептал он.
Это был Джекдо!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Под конец этой суровой зимы выпал густой снег, укутавший монашеским покрывалом первые цветы, дрожавшие на темной земле. Но потом снежинки стали таять, солнце выглянуло из-за туч и озарило мир теплыми розоватыми лучами. Расцвели подснежники и крокусы, овцы принесли потомство, а воды Дуная сбросили последние ледяные оковы и засверкали, словно глубокие синие озера Италии. Европа раскинулась под голубым небом привольно и беззаботно, как луг с цветущими фиалками. Все понимали: самые тяжелые испытания остались позади, пришла весна, а с ней — новая жизнь. Земля выжила в борьбе и возродилась.
