Предшественницей же «Горизонта» является «Охота на волков» (1968), где лирический герой также в одиночку противостоит врагам: «Бьюсь из сил, изо всех сухожилий» (АР-2-127) = «Я прибавляю газ до исступленья» (АР-3-112); «Оградив нам свободу флажками…» = «Дорогу преградит натянутый канат» (АР-3-114); «Из-за елей хлопочут двухстволки» = «Но из кустов стреляют по колесам»; «Ни один не преступит границу» (АР-17-152) — «Давлю на газ, иду на преступленье / В местах, где ограничено движенье» (АР-3-114); «Ограничив свободу флажками, / Бьют уверенно, наверняка. <…> И я прыгаю через запрет» (АР-17-152) = «Я прибавляю газ до исступленья / В местах, где ограничено движенье» (АР-3-112); «Тот, которому я предназначен, / Улыбнулся и поднял ружье» = «Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут»; «Но остались ни с чем егеря!» = «Вы только проигравших урезоньте, / Когда я появлюсь на горизонте!»; «Рвусь из сил <…> За флажки…» = «Я голой грудью рву натянутый канат»; «Жажда жизни сильней!» = «Я жив! Снимите черные повязки!».
В «Горизонте» герой тратит все силы для достижения цели: «Я прибавляю газ до исступленья / В местах, где ограничено движенье. <…> Я снова трачу всё на приближенье!» (АР-3-112), — как и в целом ряде других произведений: «Ты прости, но когда я барьер перейду, / Может, до исступленья тебя доведу, — / Нам работать с тобой в аварийном режиме» /5; 347/, «В исступленьи, в бешенстве, в азарте» /2; 534/, «Я буду безжалостно тратить свой уголь, / Пока мой оазис еще не зачах» /2; 523/, «И, врубив седьмую скорость, / Светло-серый лимузин / Позабыл нажать на тормоз» /2; 153/, «Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот, — / и спекся» /1; 187/, «Рвусь из сил и из всех сухожилий» /2; 129/, «Запреты и скорости все перекрыв, / Я выхожу из пике» /2; 87/.
Образ автомобильной езды по прямому шоссе («…и только по шоссе — бесповоротно») будет развит в антифашистском стихотворении «Ожидание длилось, а проводы были недолги…» (1973): «Залоснилось шоссе и штыком заострилось в дали», «Здесь, на трассе прямой…».
В обоих случаях героя напутствуют в дорогу его друзья: «Меня просили: “Миг не проворонь ты!”» = «Пожелали друзья: “В добрый путь! Чтобы всё без помех!”». Однако во время пути он подвергается обстрелу: «Но из кустов стреляют по колесам!» = «Я ответить не смог — по обшивке царапнули пули». И на его дороге возникают неприятели, в обоих случаях названные безымянными местоимениями: «Но то и дело тень перед мотором — / То черный кот, то кто-то в чем-то черном» = «Вышли чьи-то фигуры назад на шоссе из обочин, / Как лет тридцать спустя на машину мою поглазеть». В последней цитаты налицо сравнение советской власти с фашистской.
Герой же преодолевает препятствия на своем пути и уничтожает вражеские атрибуты: «Я голой грудью рву натянутый канат» = «И лохмотия свастик болтались на этом штыке». Однако, несмотря на все усилия, он остается на том же месте, где начал свой путь: «Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек» = «Я за сутки пути не продвинулся ни на микрон».
Впервые же образ автомобильной езды встретился в черновом варианте первой строки стихотворения «Машины идут, вот еще пронеслась…» (1966): «Машина, как зверь, по шоссе пронеслась…» /1; 530/. Сравним также со стихотворением «Мы без этих машин — словно птицы без крыл…» (1973): «Мы не шагаем по росе / Все наши оси, тонны все / В дугу сгибают мокрое шоссе».
А образ дороги впервые появился в песне «Дорога, дорога — счета нет столбам…» (1961): «Шагаю, шагаю — кто мне запретит!». Однако в тех произведениях, где упоминается автомобиль, дорога неизменно превращается в шоссе.
Что же касается мотива смены образа жизни («шага» — на автомобильный «бег»), то он нашел развитие в только что рассмотренном «Горизонте» и в «Песне автомобилиста», которая будет рассмотрена чуть позже, а пока вернемся еще раз к «Песне автозавистника» (1971).
Мы уже затрагивали ее в главе «Высоцкий и Ленин» применительно к маске пролетария. Здесь же пойдет разговор о маске автомобилиста, которая в начале 1970х годов встречалась наиболее часто: в 1971 году появляется «Горизонт», в 1972-м — «Дорожная история» и «Чужая колея», а также стихотворения «Рты подъездов, уши арок и глаза оконных рам…» и «Километры»: «Мы удобные попутчики, таксисты-шофера», «По воде, на колесах, в седле, меж горбов и в вагоне». И еще через год — стихотворение «Мы без этих машин — словно птицы без крыл». Да и в целом, по воспоминаниям Василия Аксенова: «В кожаной курточке до пояса и кепке набок (его любимая одежда) он походил на тертый калач, на столичного таксиста, да в общем-то и вся его жизнь порой смахивала на какой-то таксистский городской миф»[803].
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Интересная перекличка наблюдается между «Песней автозавистника» и написанным через год стихотворением «Не гуди без меры, без причины…»: «Всё: еду, еду регистрировать в ГАИ» = «Побежать и запатентовать бы, / Но бежать нельзя: лежать до свадьбы / У Склифосовского».
В первом случае лирический герой говорит про автомобиль, а во втором — про мотоцикл и мотороллер («Ну а на моем на мотоцикле…», «Крошка-мотороллер так прекрасен!»). Причем «Склифосовский» во втором стихотворении представляет собой автобиографическую деталь, поскольку в июле 1969-го Высоцкий пережил клиническую смерть и его едва удалось спасти, поместив в Институт Склифосовского.
Обращает на себя внимание идентичность ситуации в «Не гуди без меры, без причины…» и «Балладе о гипсе» (также — 1972): в обоих случаях герой оказывается в больнице с тяжелыми травмами, полученными в результате столкновения с МАЗом и «Пылесосом»[804] [805] [806] [807] [808] (в первом случае) и «самосвалом в тридцать тысяч кило» (во втором): «Но бежать нельзя — лежать до свадьбы / У Склифосовского» = «Вот лежу я на спине, / загипсованный, / Каждый член у мене — / расфасованный» (к 1972 году Высоцкий дважды разбивал свои автомобили588). Правда, в стихотворении он ехал на мотоцикле, а в песне представал в образе обычного пешехода, но по сути ситуация здесь одна и та же. Кроме того, столкновение с самосвалом уже имело место в песне «У тебя глаза, как нож» (1961): «Налетел на самосвал — к Склифосовскому попал», — и встретится в одном из поздних стихотворений, обращенном к Марине Влади: «Бил самосвал машину нашу в лоб» («Я верю в нашу общую звезду…», 1979).
Неслучайна и параллель «Песни автозавистника» с «Марафоном», который также датируется 1971 годом: «А еще вчера все вокруг / Мне говорили: “Сэм — друг, / Сэм — наш, гвинейский друг”». Когда же этот «друг-гвинеец» обогнал героя на несколько кругов, он констатирует: «Тоже мне — хорош друг, — / Обошел на третий круг. / Нужен мне такой друг! / Как его? Забыл… Сэм Брук. / Сэм — наш гвинейский Брут». То есть сначала он готов был считать этого гвинейца своим другом, но когда увидел, что тот вытворяет, отказался от дружбы с ним и назвал Брутом, то есть предателем.
Точно такая же ситуация возникает в концовке «Песни автозавистника»: «Он мне теперь — не друг и не родственник, / Он мне — заклятый враг»58*9 Таким образом, сначала «частный собственник» был другом и родственником героя, а потом они стали врагами590. Этот же мотив повторяется во многих произведениях: «А мы — его мы приняли, как брата. / А он нас всех назавтра продал, гад» («Про стукача», 1964; АР-7-75; обратим здесь внимание на слово «назавтра» и сравним с «Марафоном»: «А еще вчера все вокруг / Мне говорили: “Сэм — друг"»)., «Ну а он — мой ровесник и однокорытник. <..> Вот сейчас, вот сейчас я его покалечу!» («Песня про правого инсайда», 1968 /2; 43З/591), «Не прорвешься, хоть ты тресни, / Но узнал один ровесник: / “Это тот, который песни… / Пропустите, пусть идет!”» («Сказочная история», 1973 /4; 54/), «Он был мне друг, и я ему хотел…» («Неужто здесь сошелся клином свет…», 1980; набросок /5; 590/). В последнем случае этот «друг» втерся в доверие к герою и убил его: «Он скалился открыто — не хитро, / Он делал вид, что не намерен драться, / И вдруг — ножом под нижнее ребро, / И вон — не вынув, чтоб не замараться».
