При этом строка «И всё наследство промотал» имеет своим источником исполнявшуюся Высоцким песню на стихи Глеба Горбовского «Когда качаются фонарики ночные. «Одна вдова со мной пропила отчий дом», — которая возвращает нас к другому варианту «Сказочной истории»: «Мы частенько с ней в отеле / Пили крепкие коктейли, / И однажды мы — ура! — / Прогуляли до утра» (АР-14-148). А что касается вдовы, то она будет упомянута и в «Путешествии в прошлое»: «Хорошо, что вдова всё смогла пережить, — / Пожалела меня и взяла к себе жить».
Вообще надо заметить, что лирический герой, выступая под разными масками, часто называет себя бедняком или человеком из простой семьи, а у его возлюбленной — либо знатное происхождение, либо ее родственники — высокопоставленные лица: «…Мне плевать, что ейный дядя /Раньше где-то в органах служил» («Я теперь на девок крепкий…», 1964), «…Что, мол, у ней отец — полковником, / А у него — пожарником» («Она — на двор, он — со двора…», 1965), «У нее… отец-референт в министерстве финансов» («Несостоявшийся роман», 1968), «…Что перед ней швейцары двери / Лбом отворяют. Муж в ЦК. / Ну что ж, в нее всегда я верил» («А про нее слыхал слегка…», 1968), «…Как женился я на дочке / Нефтяного короля» («Сказочная история», 1973 М; 294/), «А король: “Возьмешь принцессу и точка, / А не то тебя — раз-два и в тюрьму, / Ведь это всё же королевская дочка”, / А стрелок: “Ну хоть убей — не возьму!”» («Сказка про дикого вепря», 1966), «Из бедного житья — /Дав царские зятья! / Да здравствует солдат! Да здравствует!» («Солдат с победою», 1974), «Король от бешенства дрожит, / Но мне она принадлежит — / Мне так сегодня наплевать на короля!» («Про любовь в Средние века», 1969).
Можно даже проследить своеобразную эволюцию в отношении Высоцкого к женитьбе на царской дочери. Если в 1966 году «принцессу с королем опозорил / Бывший лучший, но опальный стрелок», отказавшись взять ее в жены, то в начале 1970-х ситуация меняется: «Но царская дочь путеводную нить / Парню дала» («В лабиринте», 1972), «Из бедного житья — / Да в царские зятья! / Да здравствует солдат! Да здравствует!»[788] («Солдат с победою», 1974), «…Как женился я на дочке / Нефтяного короля» («Сказочная история», 1973). Очевидно, это связано с женитьбой Высоцкого на Марине Влади, которая ассоциировалась у него с царской дочерью (ср. в «Песне о черном и белом лебедях» и в «Балладе о двух погибших лебедях»: «Ах! Он от стаи отбил лебедь белую — / саму прекрасну», «Она жила под солнцем — там, / Где синих звезд без счета, / Куда под силу лебедям / Высокого полета»).
Завершая разговор о «Смотринах», заметим, что в этой песне неудачи героя подчеркиваются семейными неполадками: «Чиню гармошку, и жена корит». Этот мотив можно найти и в других произведениях: «Ох, ругает меня милка» /2; 568/, «И пускай иногда недовольна жена, / Но бог с ней, но бог с ней!» /1; 113/, «Помогите хоть немного — / Оторвите от жены» /1; 252/, «Ну что же такого — выгнали из дома, — / Скажи еще спасибо, что живой!» /2; 176/, «Бил, но дверь не сломалась, — сломалась семья. / Я полночи стоял у порога / И ушел…» /3; 101/, «Если с ночи — “Молчи, / Не шуми, не греми, / Не кричи, не стучи, / Пригляди за детьми!..”» /3; 114/. Последняя цитата взята из стихотворения «“Не бросать!”, “Не топтать!”…» (1971), которое мы сейчас и рассмотрим, так как оно имеет самое прямое отношение к разбираемой теме.
Здесь показано, как толкование самых обычных норм поведения в советскую эпоху могло бесконечно расширяться, и в итоге эти нормы превращались в запреты.
Лирический герой принимает общепринятые правила, кроме одного: «“Без звонка не входить!” — / Хорошо, так и быть. / Я нормальные “не” / Уважаю вполне. / Но когда это — не / Приносить-распивать, / Это “не” — не по мне, / Не могу принимать».
На почве этого «неприятия» у него возникают конфликты с окружающими: «И соседка опять / “Алкоголик!” орет. / А начнешь возражать — / Участковый придет». Точно такая же ситуация повторится в стихотворении «Муру на блюде доедаю подчистую…»: «Я не дурю и возражаю, протестую» (АР-2-52). А в «Разговоре в трамвае» (1968) после того, как герой начал «возражать» вымогателю, он оказался на полу и надеется на приход милиции (того же «участкового»), которая разберется с зачинщиком, но милиция разбирается с ним самим: «Наконец! Вот милиция. / Жаль, что не могу пошевелиться я. / А не то я — вслух заявляю! — / Дал бы по лицу негодяю. / Путаете вы, не поддавший я! / Гражданин сержант, да пострадавший я! / Это он неправ, да клянусь я! / Нет, возьмите штраф, тороплюсь я» /5; 498 — 499/. И в стихотворении «Муру на блюде…» лирический герой возражает (причем если в «“Не бросать!”, “Не топтать!”…» алкоголиком его называет соседка, то здесь он уже сам откровенно говорит: «В угаре пьяном я твердею и мужаю»), и вновь за ним приходит «участковый»: «Хоть я икаю, но твердею, как спаситель, / И попадаю за идею в вытрезвитель (АР-252).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Теперь вернемся к стихотворению «“Не бросать!”, “Не топтать!”…»: «Он, пострел, все успел — / Вон составится акт: / Нецензурно, мол, пел. / Так и так, так и так». Здесь встречается прием, уже использованный в «Путешествии в прошлое» (причем совпадает даже стихотворный размер): «А наутро я встал — мне давай сообщать, / Что хозяйку ругал, всех хотел застращать, / Будто голым скакал, будто песни орал. / А отец, говорил, у меня — генерал!», — и в «Зарисовке о Ленинграде»: «Пел немузыкально. скандалил».
Во всех трех случаях проявляется одна и та же — официальная — точка зрения на песни и поведение героя; отсюда слова «будто» и «мол».
И в концовке стихотворения «“Не бросать!”, “Не топтать!”…» он приходит к выводу: «Так и может все быть, / Если расшифровать / Это “Не приносить!”, / Это “Не распивать!”».
В целом же рассказы героя об участковом, о соседке и т. п. основаны на его личном опыте, поэтому он знает, сколько ему могут за это дать: «Съел кастрюлю с гусем / У соседки лег спать / И еще — то да се… / Набежит суток пять!». Не исклюю-чено, что «соседка» здесь — это та же самая вдова из «Путешествия в прошлое»: «Хорошо, что вдова всё смогла пережить, / Пожалела меня — и взяла к себе жить».
Интересно также, что герой стихотворения работает на заводе (маска пролетария): «И точу я в тоске / Шпинделя да фрезы». Причем на свою работу он выходит, как все заводские, рано: «Я встаю ровно в шесть / (Это надо учесть)…». Сравним со стихотворением «Жизнь оборвет мою водитель ротозей…» (также — 1971): «Я, чтоб успеть, всегда вставал в такую рань…» /3; 73/. И сказано это, в первую очередь, о себе, поскольку сам Высоцкий всегда вставал очень рано.
А сетования героя: «И точу я в тоске / Шпинделя да фрезы <.. > И мелкает в уме / Моя бедная “мать”». - уже имели место в стихотворении «Есть здоровье бы-чее…» (конец 50-х): «Ах ты… дальше слово “мать”. <…> Ах ты, грусть-тоска моя, / Горе и печаль! / Вспоминаю маму я, / И ее мне жаль»[789] [790].
В стихотворении «Нараспашку при любой погоде…» (1970) мы вновь встречаем одну из вариаций «не», представленную на этот раз в виде императива, а не запрета: «Знаю, мне когда-то будет лихо — / Мне б заранее могильную плиту5?3, - / На табличке: “Говорите тихо!” / Я второго слова не прочту» /2; 266/, «Я читаю только “Говорите”, - / И, конечно, громко говорю» /2; 533/, за что ему и дают «суток пять». Через три года этот мотив будет развит в стихотворении «Я бодрствую, но вещий сон мне снится…»: «Организации, инстанции и лица / Мне объявили явную войну / За то, что я нарушил тишину…».
Что же касается маски пролетария, то она встречается также в дилогии «Два письма» (1967), которую можно рассматривать как прообраз «Диалога у телевизора» (1973). В обоих произведениях главными действующими лицами являются герой и его жена (оба — простые люди). Однако если в «Диалоге у телевизора» они находятся рядом, то в песнях 1967 года обращаются друг к другу заочно.
