Такое же место проживания героини (героя) — у моря — встречается в ряде других произведений: «И вдруг это море около, / Как будто кот наплакал! / Я в нем, как мышь, промокла, / Продрогла, как собака» /4; 102/, «Хоть родился у реки /ив рубашке я» /3; 52/, «На реке ль на озере / Работал на бульдозере» /2; 121/.
А в словах: «И все они едва ли / Девчонку эту знали», — воплощен мотив безвестности Высоцкого: «Простой безвестный гений / безвременно угас» /4; 144/, «Быть может, о нем не узнают в стране / И не споют в хоралах» /1; 198/, «Обо мне не напишут некролог / На последней странице в углу» /1; 75/, «Забудут нас, как вымершую чудь» /5; 294/. Кроме того, в строке «Одни не замечали…» заключен мотив игнорирования властью поэта: «И не отмахиваться, будто меня не существует…» /6; 408/, «“Таких имен в помине нет: / Какой-то бред — орленок Эд…” — / Я слышал это, джентльмены, леди!» /4; 109/, «Ах, проявите интерес к моей персоне!» /4; 120/, «Почему вы никогда не отвечаете мне? Что я, не человек, что ли?!» /6; 33/.
Что же касается строк «Ей не до поцелуев — / Ведь надо бить буржуев!», то они повторяют мысль из написанной примерно в это же время песни «Аисты»: «И любовь не для нас — / Верно ведь?! / Что нужнее сейчас? / Ненависть!».
Однако самым ранним стихотворением, которое является предшественником «Смотрин», можно считать набросок 1964 года. И действие в нем, как ни странно, происходит в лагере, а лирического героя и других заключенных вызвали для того, чтобы они развлекали высокопоставленное начальство: «Там были генеральши, были жены офицеров» /1; 102/ = «Там у соседа — пир горой, / И гость — солидный, налитой»; «Там хлопало шампанское, там булькала мадера» = «Рублей на сто мадер одних» (АР-3-62); «Пришла пора спокойная — как паиньки сидим» = «А я сидел с засаленною трешкой»; «Сегодня пусть начальницы вовсю повеселятся, / А завтра мы начальников вовсю повеселим» = «Он захотел, чтоб я попел, — / Зря, что ль, поили?!».
***
Необходимо также сопоставить «Смотрины» с «Путешествием в прошлое» (1967), поскольку в обоих произведениях наблюдается похожая обстановка: в «Смотринах» — свадьба, пир; в «Путешествии» — застолье, и действие происходит в гостях у сильных мира сего, устроивших у себя «гулянку» и пригласивших лирического героя, чтобы он развлекал их своими песнями. Но если в «Путешествии» герой, напившись, взбунтовался и начал крушить все подряд, проявив таким образом свое отношение к происходящему, то в «Смотринах» он внешне присмирел: «А я стонал в углу болотной выпью…», — хотя перед этим тоже расстроил свадьбу («Я пошептал на ухо жениху, / И жениха как будто ветром сдуло…»).
В «Путешествии» герой «песни орал» под гитару, а в «Смотринах» — под гармошку: «В обнимочку с обшарпанной гармошкой — / Меня и пригласили за нее». Вскоре эта гармошка будет упомянута в черновиках «Скоморохов на ярмарке» (1974), где лирический герой также выступит в образе шута, развлекающего гостей, но уже не только высокопоставленных, а всех желающих: «Пусть гармонь моя неугомонная / Переливами, переборами <…> Пой ты, гармонь моя неугомонная!» (АР-12-103). Но почему гармонь неугомонная? Да потому, что еще в песне «Про нас с гитарой» (1966) поэт говорил: «Гитара опять / Не хочет молчать — / Поет ночами лунными». Да и в песне «Ошибка вышла» (1976) лирический герой скажет: «Я не смолчу, я не утрусь».
Интересно также, что в основной редакции «Скоморохов на ярмарке» автор, по сути, обращается к самому себе: «Ты очнись, встрепенись, гармонист, / Переливами щедро одаривай!», — что напоминает его обращение к другому своему двойнику — из стиховорения «Набат» (1972): «Бей же, звонарь, / Разбуди полусонных…».
Но вернемся к сопоставлению «Путешествия в прошлое» и «Смотрин», в которых герой подвергается насилию со стороны хозяев: «Кто плевал мне в лицо, а кто водку лил в рот, / А какой-то танцор бил ногами в живот» = «Меня схватили за бока / Два здоровенных мужика: / “Играй, паскуда, пой, пока / Не удавили!”».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Общность этих произведений подчеркивает и следующая параллель (в «Путешествии» действие происходит в доме богатой вдовы): «Молодая вдова, по мужчине скорбя, — / Ведь живем однова! — пожалела меня» = «И посредине этого разгула / Я пошептал на ухо жениху, / И жениха как будто ветром сдуло, — / Невеста вся рыдает наверху».
Можно предположить, что в обоих случаях речь идет о дочери высокопоставленного чиновника, оставшейся без мужа. Такая же ситуация представлена в «Странной сказке» (1970), в которой «король <…> дочь оставил старой девой», и в стихотворении «В одной державе с населеньем…» (1977), где царь (тот же «сосед») хочет выдать свою дочь замуж и ищет для нее жениха: «И у него, конечно, дочка — / Уже на выданье — была / Хорошая — в нефрите почка. / Так как с рождения пила». Сравним со «Смотринами»: «И дочь — невеста — вся в прыщах. — / Дозрела, значит».
Укажем еще на одну деталь в «Путешествии в прошлое»: «Ой, где был я вчера — не найду, хоть убей! / Только помню, что стены — с обоями». Почему он запомнил только это? Да потому что у него самого дома — только голые стены, так же как в черновиках «Смотрин»: «А у меня зайдешь в избу — / Темно и пусто, как в гробу, / Хоть по подвалам поскребу, хоть по сусекам» (АР-3-68), и в «Несостоявшемся романе»: «А у меня на окне — ни хера».
Здесь следует еще раз вспомнить «Песню завистника», в которой герой описывает жизнь богатых соседей и противопоставляет ей свое неблагополучие: «У него на окнах — плющ и шелк», — и «Несостоявшийся роман», в котором оказалось, что у возлюбленной героя «отец — референт в министерстве финансов», то есть она — тоже дочь высокопоставленного лица: «У нее, у нее на окошке — герань, / У нее, у нее — занавески в разводах. / А у меня, у меня на окне — ни хера, — / Только пыль, только толстая пыль на комодах». Очевидно, что во всех этих песнях поэт в разной форме говорит о своем неблагополучии.
Другой любопытный нюанс связан с черновыми набросками «Сказочной истории» (1973), где лирический герой вновь выводит свою возлюбленную в образе дочери высокопоставленного лица, как бы переписывая заново тот «несостоявшийся роман»: «Эх, вы, слухи — узелочки, / Сплетен крепкая петля! / Как женился я на дочке / Нефтяного короля, — / Расскажу — не приукрашу, / Как споил ее папашу, / И как в пьяном виде он / Подарил мне миллион» /4; 294/.
Тут же вспоминается стихотворение «В одной державе с населеньем…»: «А царь старался, бедолага, / Добыть ей пьяницу в мужья: / Он пьянство почитал за благо… / Нежней отцов не знаю я. / Бутылку принесет, бывало: / “Дочурка! На, хоть ты хлебни!”. / А та кричит: “С утра — ни-ни!”. / Она с утра не принимала / Или комедию ломала, — / А что ломать, когда одни?»[786] [787].
Помимо того, строки «Как женился я на дочке / Нефтяного) короля, — / Расскажу — не приукрашу, / Как споил ее папашу. / И как в пьяном виде он / Подарил мне миллион» предвосхищают стихотворение «Однако втягивать живот…» (1980), в котором речь идет о высокопоставленном чиновнике: «Товарищ мой (он чей-то зять) / Такое б мог порассказать…», — и «Таможенный досмотр» (1975), где тоже упоминается тесть (а лирический герой, соответственно, является его зятем): «Проголодал я там для тестя аж пол-срока, / Чтобы папашу ублажить головкой блока, / Что ведь тесть посредством дочки / Доведет меня до точки» (АР-4-219). Еще в одном стихотворении «тесть» является эвфемизмом «большого человека»: «Мог бы быть я при теще, при тесте, / Только их и в живых уже нет» (1980)5?0.
В черновиках «Сказочной истории» читаем также: «Как я завел с француженкою шашни, / Как я французов этих поражал / И как плевал я с Эйфелевой башни / На головы невинных парижан» (АР-14-146), «Потом завел с француженкою шашни / И всё наследство промотал, / Пустил по ветру с Эйфелевой башни / Заокеанский капитал» (АР-14-148). Два года спустя все эти варианты перейдут в «Зарисовку о Париже» (1975), где автор будет выступать уже без всяких масок: «Я сам завел с француженкою шашни. / Мои друзья теперь — и Пьер, и Жан. / Уже плевал я с Эйфелевой башни / На головы беспечных парижан!».
