– Нет, Дмитрий Трофимыч, я тебя не выдам. - серьёзно пообещала Данка.
И, стараясь не обращать внимания на тут же закружившуюся голову, побежала вслед за Митро.
Навроцкого она увидела сразу, как только вышла в зал и глаза привыкли к яркому свету свечей. Тот сидел за столиком у самых дверей и, поймав Данкин взгляд, немедленно отсалютовал ей бокалом с шампанским. А та не сумела даже кивнуть в ответ, изумлённая той переменой, которая произошла с её случайным знакомым. На нём больше не было ни нелепых рыжих туфель, ни потрёпанного костюма с грязным платком в кармашке, ни перстня с фальшивым камнем. Сейчас Навроцкий был одет в безупречного покроя чёрный фрак и сверкающую белизной сорочку, а в галстуке тускло поблёскивала булавка, которая показалась Данке бриллиантовой. "Господи… Генерал-губернатора он, что ли, в очко надуть успел?!" - испуганно подумала она, прикидывая, сколько времени прошло с тех пор, как они расстались в переулке. Данка даже не сразу почувствовала, что Варька усиленно толкает её в бок, а когда эти толчки стали чрезмерно ощутимыми, сердито скосила в её сторону глаза:
– Ну, чего тебе?!
– Ты хоть из приличия поклонись… Сыромятников вон прямо скачет!
Данка нехотя повернулась. В самом деле, купец Сыромятников, занявший с компанией друзей лучший стол, давно уже вертелся на стуле, вытягивая шею. Это был довольно красивый, хоть и грубоватый парень лет двадцати трёх в дорогом костюме, с остриженными по последней французской моде русыми волосами и бриллиантовыми запонками в манжетах сорочки. От папаши, до смерти проходившего с бородой до пупа, в стародедовской поддёвке и сапогах бутылками, Сыромятникову-сыну достались лишь густые, сросшиеся брови, жёсткий, чуть выдвинутый вперёд подбородок и блудливые, как у уличного кота, жёлтые глаза. Фёдор Сыромятников ещё не привык к свалившимся на него огромным деньгам: при жизни отец держал его в строгости, лично контролируя все расходы и свободное время сына, принуждая его к длительному сидению в конторе за счётами и разъездам по лабазам и лавкам, разбросанным по всей Москве. Теперь же Фёдор напоминал сорвавшегося с привязи молодого кобеля, вылетевшего с обрывком цепи на шее за ворота и ошалевшего от неожиданной свободы. В первые же дни вольной жизни без папашиного надзора друзья, которых у Фёдора немедленно завелось огромное множество, привели его в ресторан Осетрова, и там он увидел Данку. И сейчас, поймав её взгляд, Сыромятников вскочил, чуть не перевернув стол со всем стоящим на нём, и грянул громоподобно на весь зал:
– Ур-ра, несравненная!
Спутники Сыромятникова подхватили приветствие, и от их дикого рева задрожали бокалы на столиках. Данка поклонилась, улыбнулась, надеясь, что это не выглядело слишком принуждённо. Села на своё место рядом с Варькой и дала себе страшную клятву: ни одним глазом не смотреть на Навроцкого до конца вечера.
Увы, это было слишком трудно. Сидя рядом с другими и вытягивая традиционную первую песню, которая исполнялась всем хором, без солистов, Данка, как могла, старалась смотреть поверх столиков. Но глаза сами собой обращались к двери, туда, где, свободно откинувшись на спинку стула и заложив ногу за ногу, сидел и беззастенчиво разглядывал её Навроцкий. Ещё хоровая песня не дошла до середины, а они уже трижды встретились взглядами, и каждый раз этот нахал почтительно склонял голову или чуть заметно приподнимал бокал. Потом песня кончилась, и вышла со своим романсом Марья Васильевна, потом дуэтом пели Стешка и Алёнка, потом пошла плясать Фенька Трофимова, а Данка и Навроцкий всё сталкивались глазами, и с каждым разом всё чаще, и Навроцкий уже улыбался во весь рот, блестя зубами, как тогда, в трактире. Данка же, у которой от выпитого всё ещё шла кругом голова, успела напрочь забыть о том, что прямо перед ней сидит и тоже не сводит с неё глаз Сыромятников. И поэтому, когда кулак Варьки с новой силой впился ей под ребро, Данка подскочила на месте и испуганно зашипела:
– Ты свихнулась, что ли, дура?! Дыру проткнешь!
– Не я свихнулась, а ты! - процедила в ответ Варька. - Ты слышишь, что тебя вызывают?! Фу-у, как от тебя несёт… Когда успела-то, бессовестная?!
От ужаса у Данки похолодела спина. Неужели она пропустила свой выход?!
Кое-как изобразив на лице улыбку, она осторожно обвела глазами цыган и поняла, что не ошиблась. Все смотрели на неё с удивлением, а у Якова Васильева, стоящего перед хором, уже сдвинулись брови. Данка поспешно встала и судорожно начала вспоминать, какой романс должна петь. К счастью, Варька догадалась и шепнула:
– "Ты знаешь всё…" Данка нетвёрдым шагом вышла вперёд. Ноги были словно ватные. Проходя мимо Якова Васильева, она постаралась не дышать вообще, и кажется, хоревод ничего не заметил. За её спиной Варька, обернувшись к мужскому ряду, грозно посмотрела на Митро. Тот со всем возможным недоумением пожал плечами и отвернулся.
Когда Данка, придерживая подол муарового платья, вышла вперёд, Сыромятников встал ей навстречу и провозгласил:
– Царица грез! Осчастливь, Дарья Степановна!
– Всегда для вашей милости рада… - поклонилась она, как механическая кукла. Гитаристы взяли первый аккорд. Данка, изо всех сил соображая, как можно петь и не дышать при этом на стоящего перед ней поклонника, взяла дыхание.
К счастью, романс был старый, сто раз петый, и уже на первых строках Данка с облегчением поняла, что с верхними нотами всё в порядке. То ли действительно помогла фляжка Митро, то ли от волнения вернулся севший голос, - но романс звучал как никогда хорошо. За столиками перестали есть и разговаривать, все взгляды обернулись к тонкой фигурке в малиновом муаре. Навроцкий невозмутимо развернулся вместе со стулом, чтобы лучше видеть певицу, и Данка не заметила, что сама невольно повернулась к нему, а когда заметила - было уже поздно.
Ты знаешь всё, хоть я скрывала…Зачем же ждёшь ты от меня,Чтоб я сама тебе сказала –"Люблю тебя, люблю тебя!"Быть может, ты меня обманешь,Но промолчать не в силах я,И я скажу, и сам ты знаешь, –Люблю тебя, люблю тебя!
Когда певица закончила, зал бешено зааплодировал. Данка поклонилась, с радостью чувствуя, что ноги держат её гораздо увереннее, и собралась было вернуться на место, но Сыромятников, выскочив из-за столика, поймал её за руку выше локтя. Данка, улыбнувшись как можно очаровательнее, высвободилась:
– Простите, Фёдор Пантелеич. Мне дале петь пора.
– Обождите, несравненная… - пробасил Сыромятников, продолжая удерживать её. - Окажите милость, присядьте!
– Не положено, сами знаете. - отрезала Данка.
– Да как же ж не положено, коли я плачу?! Эй, Яков Васильич! - гаркнул на весь ресторан Сыромятников. - Скольки возьмёшь за то, чтобы Дарью Степанну со мной усадить? Не бойся, не обижу!
Яков Васильев, подойдя, нахмурил брови и притворно задумался. Посетители ресторана, хорошо знавшие старого хоревода, положили вилки и с улыбками начали следить за купцом и цыганом. Данка стояла опустив ресницы, на щеках её ярко горели пятна, и со стороны казалось, будто она едва сдерживает негодование. На самом деле она просто силилась не смотреть на Навроцкого.
Яков Васильев рассчитал верно: уже через полминуты его демонстративных размышлений Сыромятникову надоело ждать. Он полез за бумажником и, петухом оглядевшись по сторонам, хлопнул по столу сотенной.
– Хватит, Яков Васильич, али добавить?!
Ресторан загудел уважительными и изумлёнными голосами. Цыгане вытягивали шеи, силясь разглядеть "радужную", и весело поглядывали на Кузьму:
– Что, мальчик, женился на сундуке с золотом? Молодец!
Кузьма не отвечал, и Митро, стоящий рядом, уже не в первый раз за вечер обеспокоенно взглянул на него. Яков Васильев посмотрел на сотенную, на Данку, ещё раз на сотенную, - и улыбнулся.
– Ну, что с тобой делать, Фёдор Пантелеич… Забирай!
– Я, конечно, прошу прощения… - вдруг послышался рядом спокойный голос с сильным польским акцентом, и у Данки снова задрожали колени. Глубоко вздохнув, она подняла глаза. Навроцкий стоял рядом, не выпуская из пальцев полупустого бокала с шампанским, и смотрел на Якова Васильева, но Данка видела прыгающих в его глазах, уже знакомых ей чертенят. "Господи…" – взмолилась она про себя, чувствуя, как по спине забегали горячие мурашки. – "Что ж он, чёртов сын, вздумал?!"
– Я прошу прощения, - повторил Навроцкий. - Но мне бы хотелось, чтобы пани осчастливила своим обществом меня.
В ресторане стало тихо. Теперь уже на стоящих перед хором мужчин и солистку смотрели все без исключения, даже всё перевидавшие половые с подносами и салфетками в руках. Яков Васильев не сумел скрыть удивления и с минуту не знал, что ответить. Сыромятников молчал, словно громом поражённый, и не сводил с неожиданного соперника ошалелого взгляда. А когда Навроцкий спокойно и небрежно положил на стол рядом с сыромятниковской сотенной три таких же и вопросительно взглянул на хоревода, некоторые посетители ресторана повставали со своих мест. Цыгане нестройно зашумели. Навроцкий обвёл всех глазами, улыбнулся и протянул Данке руку.
