– Проше пани!
– Ан шалишь, брат!!! - очнулся Сыромятников, всем телом поворачиваясь к Навроцкому и угрожающе качнувшись вперёд. Его спутники, переглянувшись, на всякий случай встали, но купец не обратил на них никакого внимания.
Не сводя с улыбающегося Навроцкого бешеных, наливающихся кровью глаз, он полез за пазуху, - и стол закачался от брошенной на него пачки червонцев:
– Прочь с дороги, ляшская морда! Моя цыганка будет!
– Пфуй, пся крев[92]… - чуть заметно поморщился Навроцкий. И двумя пальцами извлек из-за отворота фрака сложенный билет в одну тысячу. Данка ахнула на весь зал, поднеся руку к губам. Цыганки повскакали с мест. Яков Васильев коротко оглянулся на хор, и к нему тут же подошли Митро и двое из Конаковых. Тот же самый маневр проделал наблюдавший за происходящим от своей стойки хозяин ресторана, и несколько половых покрепче незаметно приблизились к столику.
Предосторожности эти были не лишними: Сыромятников зарычал, как цепной полкан - только что клыков не оскалил. Уже ничего не говоря, он снова полез дрожащей рукой за пазуху, - и по столу разлетелись белые тысячные билеты. Их было шесть, один скользнул под скатерть, кто-то из друзей Сыромятникова незаметно нагнулся за ним - и приглушённо взвыл: каблук купца опустился на его руку.
– Ну?! - рявкнул он в лицо Навроцкому. Тот чуть заметно отстранился, посмотрел на рассыпанные тысячи с большим уважением, перевёл взгляд на близкую к обмороку Данку - и улыбнулся во весь рот, как тогда, в переулке, перед тем, как вытащить её из сугроба. Но на этот раз в его улыбке была то ли насмешка, то ли разочарование.
– Что ж … Значит, этот день всё-таки не мой. - он шагнул к Данке, взял её руку, поднёс к губам, поднял глаза, - и взгляды их снова встретились, и Данка поняла: сейчас он уйдёт. И она больше не увидит его. Никогда.
– Казими-ир… - чуть слышно, со стоном вырвалось у неё.
– Не последний день живём, ясная пани. - спокойно, ободряюще сказал он. Быстрым движением перевернул её кисть, поцеловал раскрытую, дрожащую, влажную от холодного пота ладонь и, не забрав со стола денег, вышел из зала. За столом Сыромятникова грянуло оглушительное "ура", купец подхватил Данку на руки.
– Моя! Моя! Несравненная! Божественная, моя! Все слыхали?! Никому не дам!
– Пусти ты меня, скотина вонючая… - шёпотом сказала Данка, но её голос потонул в диких воплях Сыромятникова и компании. Ей стало совсем плохо, снова пошла кругом голова от запаха водки и немытого тела, душной волной идущего от Сыромятникова, в ушах зашумело. И Данка поняла, что лучше всего сейчас будет упасть в обморок. Что она и сделала.
Открыть глаза Данка решилась только спустя пять минут в "актёрской", куда её после поднявшихся в зале испуганных криков и суеты отволокли цыгане. Украдкой осмотревшись из-под ресниц, она увидела, что лежит на узкой лавке, в головах - футляр от чьей-то гитары, а рядом сидит и в упор смотрит на неё Варька.
– Долго ещё дурака валять будешь? Вставай!
Данка открыла глаза. Глядя в сторону, тихо, ненавидяще сказала:
– Не встану. Шагу не сделаю.
– Чяёри, ты с ума сошла? - так же тихо, раздельно спросила Варька. – Восемь тысяч на кону! Встань и иди, ты цыганка! Со своим поляком как хочешь разбирайся после, а сейчас встань и иди! Ждут тебя!
– Как же вы мне, христопродавцы, осточертели все… - горько сказала Данка, отворачиваясь к замёрзшему, мерцающему синими искрами окну. – Ступай, Варька… Выйду сейчас, только поди вон, ради бога… Варька ещё минуту вглядывалась в неё. Затем поднялась и без единого слова вышла. Данка посидела немного, прижимаясь горящим лбом к ледяному стеклу. Затем резко встала, одёрнула муаровое платье так, что грудь чуть не выпала из декольте, схватила со спинки стула шаль и вышла из "актёрской".
За дверью к ней кинулись цыгане, что-то заговорили, загалдели все разом, начали хватать за руки, плечи, толкать в спину. Перед глазами мелькнуло потемневшее, неподвижное лицо Кузьмы (он один молчал), но Данка пронеслась мимо него, не обернувшись, с надменно вздёрнутым подбородком, и, с силой оттолкнув руки цыган, быстро вышла, почти выбежала в сияющий зал, где её встретил оглушительный взрыв аплодисментов.
…Домой цыгане вернулись глубокой ночью, возбуждённые и счастливые.
Вечер прошёл с большим успехом, Данку не отпускали от столиков, она по нескольку раз спела весь свой репертуар, плясала, снова пела, едва переводила дух, сидя за столом пьяного от водки и счастья Сыромятникова или у него же на коленях, и опять шла выступать. К двум часам ночи она была еле жива, но избавление пришло неожиданно: Сыромятников заснул прямо посреди "Не будите вы меня", уронив взлохмаченную голову на стол и своим храпом перекрывая весь хор цыган. Не проснулся он даже тогда, когда его на руках выносили из зала шестеро половых. Теперь можно было с чистым сердцем и огромным заработком ехать отдыхать.
– На ногах стоишь, или извозчика взять? - озабоченно спросила Варька, когда они вместе с шатающейся от усталости Данкой вышли из задней двери ресторана на мороз. Остальные цыгане давно ушли вперёд, из-за угла отчётливо слышались в ледяном воздухе их смех и громкий разговор, вместе с ними ушёл и Кузьма, так и не сказавший ни слова за весь вечер, и Данка с Варькой стояли одни на пустой, заснеженной улице под редкими звёздами.
В ресторане уже погасили огни. Где-то далеко, на Большой Грузинской, слышался удаляющийся скрип полозьев, вялый собачий брех из-за забора.
– Я сама дойду. - чуть слышно сказала Данка.
– Держись за меня. - предложила Варька, но Данка, не взглянув, отстранила её руку. Платок на её волосах уже заиндевел, муаровое платье, выглядывающее из-под полушубка, тоже покрылось по подолу серебристой изморозью. Варька зябко стянула на плечах полушалок и заторопилась следом. Она тоже очень устала, отчаянно клонило в сон, но на душе было как никогда тревожно. Ещё сильнее эта тревога стала, когда Варька заметила на углу неподвижную мужскую фигуру.
– Дмитрий Трофимыч?! - удивилась она, поравнявшись со стоявшим. Данка прошла мимо, не поднимая головы. Варька проводила её взглядом и снова изумлённо посмотрела на Митро. Тот, глядя в сторону, проворчал сквозь зубы:
– У вас разве заночевать сегодня?
– Сделай милость, морэ. - подумав, сказала Варька. Митро коротко взглянул на неё, кивнул и ускорил шаг.
Макарьевна в эту ночь не дождалась, по обыкновению, своих постояльцев:
её раскатистые рулады сотрясали дом и отражались мелким дребезжанием рюмок в буфете. Варька вошла в сени первая, скользнула в горницу, на ощупь нашла свечу, спички, запалила огонь.
– Эй, где вы там? Данка, Дмитрий Трофимыч, проходите!
Данка медленно прошла мимо неё в свою комнату и прикрыла дверь.
Вскоре оттуда пробился дрожащий свет керосиновой лампы, послышался шорох одежды. Варька, не снимая полушубка, присела было на сундук в углу, но тут же вскочила: мимо неё, грохоча мёрзлыми валенками, прошёл Кузьма.
Бешено ударила о стену тяжёлая, разбухшая дверь.
– Морэ, подожди! - кинулась к нему Варька. Кузьма остановился на миг, повернулся, резко отстранил, почти оттолкнул Варьку и вошёл в комнату к жене, захлопнув за собой дверь.
Данка, которая стягивала через голову платье, услышала стук и вынырнула из волн малинового муара: сердитая, бледная до синевы под глазами, с рассыпавшейся причёской. Увидев мужа, она отвернулась.
– А, ты…
– А ты кого ждала? - сквозь зубы спросил Кузьма, приближаясь. - Поляка своего?
Данка, не ответив, усмехнулась краем губ, отбросила за спину распустившиеся волосы, занялась платьем. Кузьма с минуту стоял неподвижно, молча, глядя дикими глазами на то, как жена бережно, как живое, укладывает платье на спинку стула. Затем тихо спросил:
– Кто он? Давно знаешь его?
– Никто. Вовсе не знаю.
– Не знаешь? - повысил он голос. - Отчего же он тебе платья дарит? Деньги такие платит за тебя?!
Данка, не оглядываясь, пожала плечами:
– Его воля. Может статься… Она не договорила: Кузьма метнулся к ней, сорвал платье со спинки стула и дёрнул расшитый лиф так, что тот, жалобно затрещав, порвался до самой юбки. Данка беззвучно ахнула, схватившись за щёки. Жалобно сказала:
– Ой, скоти-ина…
– Что?! - Кузьма отбросил испорченное платье, схватил Данку за руку, заставил встать. Она, зашипев, отпрянула было в сторону, но муж поймал её за распущенные волосы - и ударил. Наотмашь, по лицу, сразу же разбив губу.
Потом ещё раз. И ещё.
От последней оплеухи Данка упала на пол. Медленно поднялась, не глядя на Кузьму, размазала по подбородку и щеке кровь, устало, без злости усмехнулась:
– Ну, всё, иль нет? Отвёл душу-то?
Кузьма молчал, опустив голову. Данка отчётливо слышала его тяжёлое дыхание и понимала: в любую минуту он может ударить её снова. От боли звенело в ушах, но ни страха, ни обиды она не чувствовала. Только бесконечную усталость и отвращение. И ещё было безумно жаль пропавшего платья. В последний раз облизав губу, Данка нагнулась за ним, подняла, рассмотрела лиф. На самом видном месте… Нет, не починить. Только на помойку теперь…
