Богатейший человек по имени Гиппербум, член чикагского Клуба чудаков, «ни разу в жизни не проявивший своего чудачества», желает прослыть чудаком хотя бы один раз, по случаю своей смерти. Он распорядился устроить свои похороны таким образом, чтобы они обернулись всенародным празднеством. Мало того, согласно завещанию, все его огромное состояние перейдет к тому, кто выиграет партию игры «Соединенные Штаты Америки»; участвуют в ней шесть игроков, те из граждан Чикаго, на которых пал жребий. В приписке к духовному завещанию предусматривается еще один, седьмой игрок, под инициалами X. Y. Z., который тоже примет участие в этой партии. Всякий раз после метания костей игрок отправляется в штат, который соответствует номеру указанной клетки. Таким образом партнеры по игре исколесят Соединенные Штаты вдоль и поперек. «Короче говоря, прочитав эту книгу, человек до тонкостей изучит США».
Идея была забавной, и книга писалась с хорошим настроением. Но замысел познакомить читателей с географией США, на мой взгляд, был чересчур сложным. Это утяжеляло рассказ и снижало комизм сюжета. Стремление быть точным на этот раз сильно повредило писателю, сковало его остроумие, растворившееся в двух частях романа. Описание похорон Гиппербума слишком затянуто, оно только выиграло бы, если бы уместилось в одной главе, а не в трех, что удлиняет экспозицию и мешает развитию действия. Забавные детали встречаются лишь изредка и не могут развеселить читателя.
Само собой разумеется, X. Y. Z. не кто иной, как сам Гиппербум, смерть его оказалась мнимой! Он-то и выиграет партию, и все, как положено, увенчается свадьбой двух молодых людей, принимавших участие в этой игре!
«Дорогой Жюль, Вы, надеюсь, понимаете, что я навсегда покончил с детьми, которые ищут своего отца, с отцами, разыскивающими своих детей, с женщинами, которые ищут детей и которые ищут мужей, — объясняет писатель Этцелю. — «Ориноко» — последний роман в этом жанре. Точно так же покончено и с «Робинзонами», за исключением тех двух томов, что я написал в продолжение «Швейцарского Робинзона», которые, мне думается, интереснее, чем роман Виса».
Любопытно, что Жюль Верн решил написать продолжение романа, слабость которого признавал таким косвенным образом. Со своей стороны он всегда избегал тяжеловесных уроков морали, загромождающих повествование швейцарского пастора, предпочитая дать возможность читателям извлечь таковые уроки из самого рассказа. Новая Швейцария, должно быть, наполняла его детские сны, и, как это часто случается, старея, писатель стремился возродить ощущения первых лет своей жизни.
Читая «Вторую родину», нельзя не почувствовать того удовольствия, с каким романист писал ее; книга читается легко, ибо в ней ощутимо авторское присутствие. Продолжение «Новой Швейцарии» отнюдь не монотонно, и в этом явная заслуга писателя.
И все-таки автор «Необыкновенных путешествий», по всей видимости, пал духом. Он по-прежнему ощущает физическое недомогание, а в плане моральном совсем выбит из колеи. Эпоха, которая его сформировала, канула в прошлое, новый образ мышления ему чужд. Человек, сохранивший убеждения революции сорок восьмого года, он и в «прекрасную пору» Второй империи не утратил великих принципов добродетели, которые культивировались в кружке Этцеля-Сталя. И вот в канун 1900 года «прекрасная пора» возвратилась! Нация хочет жить в свое удовольствие, казалось, ее уже не интересует литература, основанная на моральных принципах, вышедших из употребления. Да, так казалось, и тем не менее во имя этих самых принципов легкомысленная Франция познает жесточайший раскол.
Дрейфус был осужден в 1894 году, и следует прямо сказать, что, несмотря на все его протесты и доказательства невиновности, осуждение его было воспринято как дело вполне обычное. Правда, Бернар Лазар опубликовал волнующую книжку, но общественное мнение всколыхнулось лишь после того, как появилась знаменитая статья Золя «Я обвиняю!».
Стоит ли закрывать глаза на то, что амьенский буржуа, в которого превратился бывший мятежник 1848 года, не понял подлинного смысла этого дела. Как истинный республиканец, он верил судьям. Хотя, надо сказать, моральная анархия, на которую сетовал писатель, гораздо менее проявлялась в довольно свободных правах той поры, чем в упорстве, с коим власти стремились погубить человека, поставив целью спасти преступную администрацию.
Ослепление Жюля Верна, оказавшегося в числе антидрейфусаров, казалось необъяснимым, его сын, напротив, был ярым защитником Дрейфуса. И хотя Жюль Верн стал сторонником так называемых реакционных и даже роялистских идей, он тотчас же возмутился. Я помню его безмерное возмущение и то, что он говорил. Больше всего его возмутило нарушение порядка судопроизводства: один из документов был тайно передан трибуналу, минуя защиту. Такое нарушение закона казалось ему немыслимым. На самом же деле нарушение закона было гораздо серьезней, чем предполагалось, так как документ оказался подложным, и Роже Мартен дю Гар[113] отлично выразил чувства дрейфусаров в «Жане Баруа».
Легко вообразить, сколь бурными были визиты Мишеля в Амьен! Вполне можно было ожидать временного раскола. Ситуация сложилась парадоксальная: Жюль, человек передовых, республиканских взглядов, примкнул к консервативным кругам, а роялист и консерватор Мишель оказался вдруг социалистом! Впрочем, такого рода ситуация была далеко не исключением: это дело, расколовшее Францию на два лагеря и получившее мировой резонанс, внесло разлад во многие семьи.
По счастью, отца и сына связывали к тому времени довольно прочные узы, так что этот бурный период не повлиял на их отношения. А кроме того, у отца хватило здравого смысла понять, что у сына были достаточные основания для возмущения, хотя полностью с ними согласиться он не мог, иначе ему пришлось бы начисто отмести все свои верования, казавшиеся писателю незыблемыми.
Он с тем большей охотой прислушивался к словам своего блудного сына, что тот обнаруживал начитанность и живость ума, поэтому у них всегда находились темы для интересных разговоров. Мишель упрочил свое положение, так что в этом отношении отец мог быть спокойным. Работа на Всемирной выставке 1900 года позволила Мишелю проявить себя, он не раз бывал в России, в Сибири, в Силезии и Румынии, принимал участие в обсуждении вопросов горнорудной промышленности.
Мы расстались с бретонским пляжем в Фурбери и перебрались на нормандскую гальку в Петит-Даль. 27 августа 1899 года Жюль Верн пишет Этцелю: «Меня не будет около недели, хочу поехать в Петит-Даль к Мишелю». Насколько я помню, он задержался у нас гораздо дольше, неподалеку от нашего дома мой отец снял для него башню с видом на море, она называлась Пеллетве.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
