– Да, Ритику мы возьмем с собой. Но там будет скучно, еда там не такая вкусная, летать не на чем , будем ездить на машине. Вообще все по-другому. И наверное, нам нельзя будет улететь с Ярны, пока мы не закончим работу, а это долго, года два или три.
– Я хочу с вами, – решительно сказала Дара и уцепилась за папин локоть.
Арнис хотел еще упомянуть об опасности, но благоразумно промолчал. Этим орлам только намекни на какую-нибудь опасность, романтика в крови взыграет сразу...
– Мы полетим, – заявила Арли. Ильгет глянула на нее.
– Говори за себя.
– Я тоже полечу, – сказала Лайна, – раз Арли, то и я.
– А ты, Эльм? Может, с бабушкой останешься?
– Я хочу с вами, – жалобно сказал мальчик.
– Анри? – отец взглянул на старшего. Темные глаза блеснули в ответ.
– Арнис, вы будете работать?
– Да.
– Я с вами.
– Но, Анри, подумай. Ты ведь хотел сейчас учиться.
– Я успею. Я ведь рано сдал минимум, – Анри улыбнулся, – я с вами хочу.
Арнис тяжело вздохнул. Ясно, парень что-то себе навоображал... Но с другой стороны, оставлять четырнадцатилетнего совсем одного, ведь с бабушкой он жить не будет – как-то тоже... не очень хорошо. Пусть уж с нами.
– Ладно, договорились, – сказал он, – тогда с завтрашнего дня начинаем готовиться.
Все дети знали лонгинский язык, давно уже. От Ильгет. Теперь дома начали разговаривать только по-лонгински. Пели песенки из детства Ильгет, читали книжки. Дети воспринимали все это, как очередную игру, словно в школе погружались в ярнийскую культуру.
Но кроме языка и культуры, необходимо было и другое. Со всеми детьми, включая шестилетнего Эльма, проводили дважды в неделю психологический тренинг.
Запомнить свою новую фамилию – имена можно было оставить прежними, все эти имена на Ярне хоть и редкие, но допустимые. Запомнить легенду. По легенде семья приехала в Зару из Томы, в связи с работой отца. В Томе дети обучались в школе по квиринской методике (иначе невозможно было объяснить их явное преимущество в развитии перед остальными детьми). Все необходимое, умение пользоваться обычной на Ярне бытовой техникой, знание местных реалий – нужно было прочно запомнить. К счастью, теперь и Эльму разрешалось использовать мнемоизлучатель.
Ильгет все это смущало. Как можно рассчитывать на то, что дети сохранят тайну? Мало ли кто и как будет у них спрашивать... они могут случайно проболтаться приятелям, да мало ли что. Слава Богу, что их не учили хотя бы психоблокировке!
Ничего страшного, объяснял Дэцин. Степень секретности не слишком высокая. Правительство обо всем осведомлено. А сагон и так все поймет при личном контакте. Секретность нужна лишь для удобства выхода на сагона – к ярнийцам отнесутся проще, чем к квиринцам. Если поползут какие-то слухи о происхождении семьи – это не так уж важно. Лучше, чтобы таких слухов не было, но если они возникнут, это тоже не смертельно.
Арнис почему-то был уверен, что дети будут вполне надежно хранить тайну. Тем более, что с ними в самом деле серьезно работали психологи.
Иногда Ильгет думала, что это все же ненормально – брать с собой на акцию детей. Даже на такую, безопасную. Хотя с другой стороны, на Квирине и вообще относятся к детям... ну не совсем как к детям. Многие эстарги – биологи, например, планетологи, спасатели – берут с собой подросших детей в патрули или в экспедиции. Это принято. И на Ярне, пожалуй, даже безопаснее в каком-то смысле. Единственное, что грозит – это встреча с сагоном, но она может случиться с любым ребенком, в любом уголке космоса, кроме, правда, самого Квирина.
В теплый сентябрьский день почти все собрались в гостиной. Дом Кейнсов постепенно превращался в излюбленное место встреч – как-то повелось с того печального Нового Года, что все привыкли собираться здесь. Ильгет сидела рядом с Иволгой и Венисом, нахохлившись над рыжеватым гладким телом гитары. Светло-коричневая Ритика растянулась у ног хозяйки. Марцелл и Ландзо тихо разговаривали у стола. Остальные – кто где, разбрелись по комнате. Арнис болтал ногой, сидя на подоконнике, и смотрел на сосновые стволы, за которыми полоскался закат, солнце вновь опускалось в море.
Запели негромко Иволгину, терранскую песню.
Эх, дороги... пыль да туман.
Холода, тревоги, да степной бурьян.
Знать не можешь доли своей,
Может, крылья сложишь посреди степей.
Арнис не участвовал в хоре. Он знал, что когда дойдут до второго куплета, до «твой дружок в бурьяне неживой лежит», половина вообще перестанет петь, а остальные будут тянуть дрожащими тихими голосами. Позорище. Лучше бы и не начинали.
А дорога дальше мчится,
Кружится, кружится.
А кругом земля дымится,
Чужая земля...
Когда допели, Иволга протянула руку за гитарой.
– Давайте спою. Новый перевод сделала.
Все повернулись к ней. Иволгины переводы – это всегда интересно. Не случайно же, пол-Коринты уже ее песни знает.
Зазвенели мрачные, тяжелые аккорды.
– Это на синтаре лучше бы вообще-то, – пояснила Иволга, – но мне вставать лень.
И она запела низким, густым голосом.
Расскажи мне, дружок,отчего вокруг засада.(9)
Отчего столько лет нашей жизни нет как нет.
От ромашек цветов пахнет ладаном из ада.
И апостол Андрей носит люгер-пистолет.
Оттого, что пока снизу ходит мирный житель.
В голове все вверх дном, а на сердце маета,
Наверху в облаках реет черный истребитель,
Весь в парче и в жемчугах с головы и до хвоста.
Арнис внимательно посмотрел на мужа Иволги. Дрон сидел вполоборота... и не сводил с Иволги глаз. Он не пел. Он и вообще никогда не пел, не умел, возможно. Только вот этот взгляд... Что для него значит Иволга? Почему они вместе? Почему сейчас он все же решился снова идти на войну?
Пожалуй, самый странный из всех. Никак не хочет открыться, не хочет быть вместе с другими... Но воюет неплохо. Как Иволга живет с ним – но ведь она его любит, это же ясно.
Кто в нем летчик-пилот, кто в нем давит на педали?
Кто вертит ему руль, кто дымит его трубой?
На пилотах чадра, мы узнаем их едва ли.
Но если честно сказать, те пилоты мы с тобой.
А на небе гроза, чистый фосфор с ангидридом.
Все хотел по любви, да в прицеле мир дотла.
Рвануть холст на груди, положить конец обидам...
Да в глазах чернота, в сердце тень его крыла.
Изыди, гордый дух! Поперхнись холодной дулей.
Все равно нам не жить, с каждым годом ты смелей.
Изловчусь под конец и стрельну последней пулей.
Выбью падаль с небес. Может, станет посветлей.
Молчали долго. Дэцин повернулся к Арнису.
– Ну вот, ребята, вам это... Это ты, Иволга, хорошо спела. И вы там тоже, на Ярне... выбейте эту падаль.
– Да уж, – проворчал Арнис, – гордый дух...
– Не в первый раз, – сказала Иволга, – всю жизнь этим и занимаемся.
– С Божьей помощью, – вставил Ландзо.
– А ты когда петь научишься, юный цхарнит? – спросила его Айэла. Анзориец смущенно пожал плечами.
– Да какой из меня певец... Ты вот лучше спой... ну, ты знаешь, что.
Айэла кивнула, взяла гитару. Недавно она выучила песню на стихи, которые написал друг Ландзо, мальчишка-анзориец... давно уже погибший. Ландзо нашел здесь переводчика, и потом из этих стихов как-то сама собой возникла песня, и вот была известна уже практически всей Коринте. Грудной волшебный чистый голос Айэлы мгновенно наполнил собою весь дом, заставил петь, отзываясь, все стены и окна, и кристаллы, и ксиоровые колонны... И тихо подхватили остальные – все уже знали эту песню.
Я строю воздушные замки,
Хрустальные города,
Живет в глубине моей памяти
Лазоревая звезда.
Над берегом океана,
Где ласковая волна,
Звезда моя всходит рано
И ярче других она.
А в свете ее печальном,
Средь зелени пышных садов,
Раскинулся город хрустальный,
Укрытый от бурь и ветров.
Ни горечи, ни обиды
Не знают в городе том,
Там каждое сердце открыто,
Распахнут приветливо дом.
Там люди улыбкой встречают
Навстречу блеснувший взгляд,
Там псы поводков не знают
И никогда не рычат.
Сквозь бездну пространства и времени
Звезда освещает путь,
А здесь ее свет – как бремя,
Как тяжесть сжимает грудь.
Несчастье мое – я строю
