При посвисте пуль и вое снарядов у него обривалось что-то внутри. Савенков решил. На ротного нужно написать донесение, чтобы ему не было веры. Если он сунется обвинять его, Савенкова, то ему не поверят. За месяц в роте полностью сменилось четыре состава солдат. Считай, сотни три-четыре (солдат). Тех, что Савенков провожал в Поддубье из-за Волги, в живых не осталось ни одного. Выходит, что и эти через две недели погибнут. Свидетелей вовсе не будет (нет). Перед солдатами ему не стыдно. Они не знают его. А что там говорит лейтенант, так это он из зависти и мести (можно сказать что угодно). В это время сзади послышался зычный голос. – Эй, берегись! Я обернулся и увидел, что на нас летела лошадь и лёгкие (ковром обделанные) саночки. Ездовой и два пассажира, одетые в новые полушубки, на рукавах у них отвороты, мех наружу, катили по дороге во всю прыть (пыля снежной пылью). Солдаты сошли с дороги, встали на обочину (по бедра в снегу, пропуская важное). В саночках сидело начальство нашего полка. Росписные саночки на узких стальных полозьях (кованых железом) пронеслись мимо, повизгивая и шипя (шипя и фыркая мимо). Вот они обдали солдат поднятой снежной пылью и скрылись за поворотом. Здесь на снежных просторах все выпорхнули из своих убежищ, ни выстрела, ни посвиста пуль и покатили впереди полка. Смотрите солдатики, ваш командир полка сам впереди. Но когда мы вышли по дороге на прямую линию, лёгкие саночки вдруг затормозили, и один из ездоков помахал мне рукой. Я подбежал узнать, что случилось. О чём говорило мне полковое начальство Савенков не слышал (слышать не мог). Я покачал головой. Саночки тронулись. И рысью умчались куда-то вперёд. Савенков не спросил, о чем я разговаривал с высшим начальством. Он сделал вид, что ничего особенного мне полковое начальство не могло сказать. Но когда рота подошла к развилке дорог и одна из них повернула в деревню, а другая упёрлась в снежный бугор, Савенков понял, что роту на постой в деревню не пошлют. На бугре стояло пустое школьное здание. Все его мысли о добротой хозяйке, о сытной еде и о тёплой избе сразу рухнули. Савенков понял, что в пустой деревенской школе харчами (и всем другим) не разживешься. Он был расстроен и обозлён. Оставаться с солдатами под одной крыш, значит, кроме черпака мутной баланды, ему лично ничего не перепадёт. На виду у солдат не нальёшь себе двойную порцию, если даже старшина и готов на это пойти. А этот идиот лейтенант может одёрнуть. У него на уме одна справедливость. Сейчас лейтенант почиет старшину в… зa хлёбовом. Савенков со злостью выругался, посмотрел на дощатый пол, где ему в углу на полу на голых досках отвели место для ночлега. Ротный выставил караул, назначил разводящего, проинструктировал солдат на случай тревоги и не дожидаясь пока вернется старшина (ушедшего за едой), лёг (спать) на дощатый пол у стены и заснул. На территории школы никто из мирных жителей не жил. Окна и двери были заколочены. Савенков потоптался на месте, поскрёб ногтями в затылке, посмотрел на щелеватые доски пола и нехотя стал укладываться спать. В классной комнате было холодно, сыро и пыльно. Парт в помещении школы не было. Они когда-то были вынесены и сложены в сарай. Я предупредил своих солдат, чтобы школьные парты и книги для растопки печей не трогали. Запаса дров при школе не оказалось. И первую ночь печку практически нечем было топить. По дорогам войны было пройдено много. (Серая масса) Солдаты устали, они сгрудились кучей и заснули на полу. (Солдаты сразу повалились на пол, пустили запах махорки и, конечно русский дух. Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!) В комнате пахло всем, и плесенью, и сыростью и тухлыми солдатскими портянками (и портами) и мокрыми протухлыми валенками. Утром, когда стало светать, я вышел на крыльцо подышать морозным свежим воздухом. К спертому воздуху мы не привыкли. Мы ходили, воевали, умирали и спали на снегу. П1ривычка всё время быть на свежем воздухе (дала себя сразу знать/не позволяла в школе) потянула меня на (воздух) крыльцо. Старшина и двое солдат отправились в сарай, нашли там несколько железных кроватей. Вместо матрасов на кровати положили доски.
– Соломки достанем, будет мягко и удобно лежать (и можно нормально на них спать)! – сказал старшина, затаскивая в небольшую отдельную комнату кровати. Я стоял и думал. Может, завтра опять придётся дальше идти. Зачем возиться с (этими) кроватями. Как будто нельзя обойтись и без них. Старшина и солдаты настояли на своём
– Хоть на одну ночь! Чего вам с нами на полу в общей комнате валяться!
– Ладно! Ставьте кровати! Тащите солому! – сказал я.
Старшина сходил в полковые тылы, взял лошадь – привёз с солдатами дров и воз соломы. Нам застелили кровати и (а остальное разбросали) застлали пол в солдатской комнате (на полу). Рота осталась в школе и на последующий день. Нам поставили задачу патрулировать дорогу на Верховье. Наши штабные стояли где-то в Шайтаровщине. Батальон находился в Жизерово. Роты другого батальона стояли в Журах, Демидках, Струево и на льнозаводе на ораине города, в районе больницы. (А другой на окраине занимал оборону) Город Белый лежал в низине (но был укреплен). В нем оборону занимали немцы (численностью до полка). С первой попытки ворваться в город нашим не удалось. Стрелковые роты полка вышли из-под Чукино сильно потрепанными. Наши стрелковые роты имели не больше двадцати человек солдат. Их расположили по деревням на большом расстоянии друг от друга. С Савенковым мы не разговаривали. Он всё время косился на меня.
Во взгляде его я улавливал раздражение и злобу. Он был недоволен своей кроватью. Почему ему мало положили соломы. Там в деревнях (меж изб и баб) он жил по-другому. И сидеть ему здесь с солдатами было незачем. На следующий день он собрался и отправился в деревню, где стоял батальон. Но там он не сошелся со своими прежними дружками. Через три дня вернулся в роту ещё больше раздраженный и злой. И когда он добрался до своей железной кровати, то тут же завалился на неё и (успокоившись) заснул. С этого дня он стал разговаривать без заносчивости и придирок. Я, видя что он несколько переменился, стал ему отвечать. Через несколько дней пришел приказ оставить в школе шесть человек, а остальных передать в батальон. На участке обороны полка были большие пространства не закрытые стрелковыми ротами. Школа опустела. Шесть солдат оставили для несения караульной службы около школы. Савенков упросил комбата перевести его в деревню где стоял полковой обоз. Место на койке занял мл. лейтенант присланный из дивизии. Он был не наш. Жил он вместе с нами. Заводил разговоры на различные темы (лишь бы поговорить). Без него ни один разговор не обходился.
– Я связист – сказал он мне. Я решил проверить его знания по проводной телефонной связи. В училище у нас был специальный класс проводной телефонной связи, и готовили нас по телефонии на совесть.
– Вот сейчас я проверю тебя на счет телефонной связи! – сказал я. Мл. лейтенант растерялся и даже смутился. Он, вероятно, думал, что я в телефонии ничего не соображаю. У него было жалкое выражение лица, как будто он попался с поличным при совершении карманной кражи. Я посмотрел ему внимательно в глаза, махнул рукой и сказал во всеуслышанье:
– По связи у тебя никаких знаний! Интересно, что ты знаешь твердо и хорошо? Мл. лейтенант к вечеру собрался и ушел из школы. В каждой роте контрразведке желательно было иметь своих осведомителей. Мл. лейтенанту видимо и дали задание склонить к этой работе кого-то из солдат. Отлучаться и бегать солдату с доносами не надо. Написал письмо вроде домой и никому в голову не придёт, что в письме он пишет не (поклон) своим (родным) родителям. Там в дивизии это письмишко вскроют. Но ведь так задаром никто не будет фискалить. Ему за исправную службу через три месяца гарантируют перевод на должность в тыл. За это время он должен был завербовать себе замену. И новый писака во всю старался, если его за это время не увивало в бою. Погиб человек а нём не написано, нет он был у нас в роте. Старшина в тылах полка прослышал, что в роту дадут пополнение. Окруженцев по деревням собирают. Когда окруженцев вольют в стрелковые роты, они будут друг другу рассказывать про себя.
Через два дня во двор школы въехали сани. В санях сидело двое. Один полураздетый со связанными назад руками, другой в полушубке с автоматом в руках. На повороте дороги показались ещё двое саней. Среди прибывших был штабник из нашего полка и тот самый мл. лейтенант, который жил среди нас некоторое время. Мне приказали собрать всех своих солдат и построить перед зданием школы. Мне не сказали, по какому поводу они явились сюда. Я сам до догадался по решительным лицам прибывших. По всему было видно, что привезли осуждённого на расстрел. Рядом с ним, держа автоматы в отвес, стояли рядовые из комендантского взвода дивизии. Когда мои солдаты построились, и всё было готово, приехавший из дивизии незнакомый капитан отстегнул планшет, достал бумажку и приготовился читать. Это был приговор военного трибунала. Связанного вытащили из саней, подтащили к краю оврага и поставили на колени. Он был без шапки, без шинели и без валенок, ноги обмотаны портянками. Большая круглая голова и копна мятых жестких волос были наклонены несколько вперёд. Лица его было не видно. Пока читали приговор, он молчал и, чуть повернув голову, косился назад. В бумаге было сказано, что он был у немцев. Потом сбежал от них. Потом снова вернулся к своим. Ему тогда простили и поверили. Под деревней во время атаки он вдруг исчез. Он был ранен, однако вылез из воронки и повернул в сторону немцев. Рана небольшая, через неделю она затянулась. Где он был это время, он не признался. Теперь его поймали и отдали под суд. На другой день он снова бежал и прятался в лесу. Потом вышел на дорогу, и тут его схватили. Зачитав бумагу, капитан спросил его:
