не только для своих детей, но и для чужих.
– Это ведь разумнее, чем пустые геройства. – Теперь она смотрела на него, почти не таясь: щеки раскраснелись, глаза перестали бегать. Хортим подумал, что так разглядывают дети – любопытно и жадно.
– О геройстве лучше спросить героев, княжна, – ответил он. – Не меня. Если бы я мог выбирать, я бы грелся под солнцем, читал рукописи и день напролет решал скучные мирные дела, которые пристало решать невоюющему князю. Но порой наступают тяжелые времена, и их нужно встречать.
Пусть Мстивой Войлич расскажет им, каким осмотрительным и любезным он был год назад. Как Хортим со всеми соглашался, когда ему отказывали раз за разом – княжичу, от которого за трусость отрекся отец, – и как сейчас он созывает людей на смерть.
Он не стал запальчиво-отважным. Вернись к началу – так и не согласился бы на поединок, который стоил бы ему жизни, хотя за годы изгнания и воображал всякое. Но теперь Хортима закалили битвы, и он лучше, чем раньше, понимал, когда брать на себя удар – опрометчиво, а когда – необходимо.
Если княгиня выйдет к народу, а Вилдзе будет подле нее, это ничего не изменит. Сармат-змей не улетит. Ярхо-предатель не отступит. Но все же…
– Я из Гурат-града, и у нас другие порядки. Если люди умирают за нашу родину, мы держимся с ними рядом. – Он пожал плечами. – Я не знаю другого, княжна. У нас так принято.
Догорела одна из лучин. За окном полыхнула молния.
– Думаю, тебе стоит помнить об этом, Вилдзе Витовна. Ведь если богам будет угодно, ты станешь гуратской княгиней.
Он не хотел стыдить ее и говорил осторожно, но Вилдзе все равно потупила взгляд – в полумраке Хортиму показалось, что она зарделась сильнее прежнего. Даже будто бы постаралась спрятать улыбку – быть может, решил он, дело вовсе не в стыде: Хортим упомянул их грядущую свадьбу.
Он зажег еще одну лучину и вставил ее в светец, чтобы хорошенько рассмотреть подарок. Ему казалось, так будет правильнее – после его-то речи. Ворот рубахи окаймлял красный узор, и в нем угадывались маленькие птицы.
– Это соколы, – сказала Вилдзе.
– Очень красиво, княжна, – похвалил Хортим. – Спасибо.
У него потеплело внутри – оттого, что по крыше барабанил дождь, а в покоях было сухо и уютно; оттого, что свет падал на его невесту, и она была довольная и по-девичьи смущенная, и на рубахе Вилдзе вышила соколят – как дань его роду.
На какой-то миг он подумал: что, если он и вправду переживет и осаду Старояра, и всю эту войну? А если у него будут дети, то старших Хортим назовет в честь брата и сестры.
В дверь отрывисто стукнули.
– Мне нужно идти, княже. – Вилдзе оглянулась. – Я буду молить богов, чтобы они сохранили тебя в битве.
Хортим коротко усмехнулся и поклонился.
– Покойной ночи, княжна. И доброго пути тебе и твоему брату.
Она поклонилась в ответ и спешно покинула его покои.
* * *
Хортим не сомневался: однажды найдутся люди, которые станут баять о событиях этой войны. Будут ходить от деревни к деревне, от города к городу, будут приукрашать и перевирать, рассказывая об этих сражениях тем, кто их не видел. Но Хортим – видел.
Поэтому и песен он слушать не станет. Даже если выживет.
Ему до конца жизни хватит этих воспоминаний. Как над Старояром сгущались сумерки и небо было туманно-лилового цвета. Как на горизонте догорал вишневый закат: впервые за много дней небо было чистым, без туч. Враг не наступал, пока шли дожди – Ярхо дожидался сухой погоды.
Тогда, сражаясь за Старояр, люди осознали, каково на самом деле было выступать против Сармата-змея и его каменного брата. Вспомнили про все безуспешные битвы, данные гордыми, ныне мертвыми князьями за последние тридцать лет. Враги хватку не растеряли – Хьялма погиб, и они разгулялись в полную мощь.
На крепостные стены водружали катапульты и чаны с вязкой смолой: тукеров и враждебных княжегорцев – убить, каменных воинов – задержать. Но как бы смола ни залепляла ратникам Ярхо глаза и как бы их не перемалывали чугунные шары – ворота пали еще быстрее, чем Хортим мог бы вообразить.
Ярхо воевал отточенно и нахраписто. Вся живая рать, которую созвал Сармат, подчинялась ему беспрекословно – стоило каменным воинам проломить ворота, как в город хлынула конница. Свистели тукерские сабли, бряцали княжегорские мечи – захватчики кричали и гойкали, тесня защитников Старояра. Воины Ярхо двигались медленнее, но шаг их был смертоносен – даже их базальтовые кони были страшным оружием. Они передавили не одного противника, возникшего на их пути.
Сармат-змей лавировал алой тенью. Осторожничал, стараясь не попасться под староярские самострелы, – но уж теперь все знали, что ранить его было куда сложнее, чем казалось на первый взгляд. Болты или летели мимо, – так юрок был дракон, – или скользили по чешуе, не пробивая ее. В ту битву Сармат не распылялся в бездумном ухарстве. Он не превращал Старояр в огромный костер – иначе бы пострадали его живые соратники. Сармат выдыхал пламя прицельно, использовал когти и хвост, сбивал врагов волнами искрящего огня – и этот расчет был пугающе искусен.
Хортим помнил: Хьялму никогда не удивляло то, что его братья держали в страхе все Княжьи горы. Не нашлось правителя, сумевшего объединить разрозненные земли. Даже сейчас, при защите Старояра, каждый князь мнил свое – и не в силах Хортима было их помирить. Позволили заниматься неведомой ловушкой? И за то благодари, гуратский выродок. Князю Люташу перечил Мстивой Войлич, тому – бычьепадский князь, и несогласия наслаивались, как снежный ком.
Между Сарматом и Ярхо-предателем несогласий не было. Каждый из них знал дело, которое было ему отведено. «Сармат во многом несведущ, – говорил Хьялма. – Он никудышный военачальник, но ему всегда хватало ума находить себе нужных друзей и не спорить с ними».
Хортим желал подобрать приманку так, чтобы братья растерялись. И наиболее пылкий из них – Сармат-змей – сбился с выбранного пути.
Он надеялся, что его людям хватило времени. Надеялся, что к ним не подобрались Сарматовы разведчики и что дракон не заметил их раньше срока – что ему оставалось, кроме этой надежды? Он бился за Старояр, а Фасольд со сподвижниками находились в полстах верстах отсюда.
– Князь!
Огонь полыхнул совсем рядом – ярко и жгуче, перекатился красно-желтым облаком. Хортим дернул поводья, и конь вильнул в сторону. Перед ослепленными глазами плясали рябые мушки.
С треском рухнули внутренние ворота.
– Князь…
Хортим разозлился. Стояла глубокая ночь, но и он – не слепец. Видел уж, как сбоку к нему подлетел всадник, судя по облачению
