у Бодлера, нельзя пройти мимо его Беатриче – пусть не девушке и пусть не в красном. Он выбрал свою среди женщин на содержании, но это ни в коем случае не несет на себе уничижительной или осуждающей нагрузки: я вполне отдаю себе отчет, что среди содержанок возможны возвышенные натуры и чистые души, вполне достойные имени Беатриче. Именно такой, видимо, была Аполлония Сабатье, существо не вполне от мира сего, женщина возвышенная, мистически одаренная и в то же время полная природных сил и способная к духовному раскрепощению.
В декабре 1852 года Аполлония получила анонимное письмо, содержащее стихотворение с посвящением: «Той, которая слишком весела…» Это было первое из девяти миниатюр цикла Сабатье, посвященных влюбленным поэтом своему духовному идеалу, Женщине иного мира, его Беатриче, его Лауре, его Музе:
Головка твоя, жесты, весь вид прекрасны, как прекрасный пейзаж; смех играет на твоем лице, как свежий ветер в ясном небе.
Твои черты, твой смех, твой взор
Прекрасны, как пейзаж прекрасен,
Когда невозмутимо ясен
Весенний голубой простор.
Грусть улетучиться готова
В сиянье плеч твоих и рук;
Неведом красоте недуг,
И совершенно ты здорова.
Ты в платье, сладостном для глаз;
Оно такой живой раскраски,
Что грезятся поэту сказки:
Цветов невероятный пляс.
Тебя сравненьем не унижу;
Как это платье, хороша,
Твоя раскрашена душа;
Люблю тебя и ненавижу!
Я в сад решился заглянуть,
Влача врожденную усталость,
А солнцу незнакома жалость:
Смех солнца разорвал мне грудь.
Я счел весну насмешкой мерзкой;
Невинной жертвою влеком,
Я надругался над цветком,
Обиженный природой дерзкой.
Когда придет блудница-ночь
И сладострастно вздрогнут гробы,
Я к прелестям твоей особы
Подкрасться в сумраке не прочь;
Так я врасплох тебя застану,
Жестокий преподав урок,
И нанесу я прямо в бок
Тебе зияющую рану;
Как боль блаженная остра!
Твоими новыми устами
Завороженный, как мечтами,
В них яд извергну мой, сестра!
С Аполлонией Бодлер познакомился задолго до посылки ей своих стихов. Близкие отношения между ними длились недолго, да и встречи носили мимолетный характер. Но в этой женщине он сразу почувствовал присутствие жизненной силы и одновременно той духовной мощи, которая дает исследователям основание говорить о «религиозном перерождении Бодлера» под ее духовным влиянием. Действительно в «цикле Сабатье» явственно слышны литургические интонации и органные аккорды в оркестровке стиха.
Аглаэ Жозефина Сабатье, или Председательница, получила известность своими еженедельными обедами, собиравшими художественную элиту Парижа (Дюма-отец, А. де Мюссе, Т. Готье, Э. Фейдо, Г. Флобер, М. Дю Кан, О. Клезенже, Ж. Мейсонье и др.). Ее облик запечатлен художником Гюставом Рикаром («Женщина с собачкой») и скульптором Огюстом Клезенже («Женщина, укушенная змеей»). Эта скульптура имела скандальную известность в Салоне 1847 года, так как модель позировала обнаженной. В Аполлонию был влюблен друг Бодлера Теофиль Готье, посвятивший ей стихотворения «К розовому платью» и «Аполлонии», вошедшие в сборник «Эмали и камеи».
…Бодлер, плохо разбиравшийся в женщинах, склонен был либо незаслуженно презирать их, либо столь же незаслуженно обожествлять. Нет ничего удивительного в том, что он вообразил, будто в лице привлекательной, не лишенной ума и сердца г-жи Сабатье он встретил наконец предмет, достойный обожания и поклонения…
…Бодлер продолжал как ни в чем не бывало посещать салон дамы своего сердца, никак не выказывая своих чувств и сохраняя неизменную маску сатанинской иронии на лице. Г-жа Сабатье была тронута почтительной пылкостью таинственного поклонника, а женская проницательность позволила ей без труда разгадать инкогнито, не показав, разумеется, при этом и виду.
В авторстве стихов и в своих чувствах к Аполлонии Бодлер вынужден был признаться за два дня до суда над «Цветами Зла».
Однако интимные отношения продлились всего 12 дней: уже 31 августа Бодлер пишет Аполлонии письмо, из которого та делает жестокий, но единственно возможный вывод: «Вы меня не любите». Вряд ли тут была чья-либо персональная вина (во всяком случае, г-жа Сабатье была искренне удивлена и огорчена столь неожиданным разрывом с человеком, которого позже она назвала «единственным грехом» в своей жизни) – просто Бодлеру, давно уже травмированному чувственностью Жанны и грезившему об ангелоподобной «идеальной подруге», следовало помнить совет своего друга Флобера: «Не прикасайтесь к идолам, их позолота остается у вас на пальцах».
Любовь к Аполлонии не помешала его увлечению «женщиной с зелеными глазами», пышнотелой и пышноволосой актрисой Мари Добрен.
И все ж сильней всего отрава глаз зеленых,
Твоих отрава глаз,
Где, странно искажен, мой дух дрожал не раз,
Стремился к ним в мечтах бессонных
И в горькой глубине изнемогал и гас.
«Твой взор загадочный, как будто увлажнен…»
Твой взор загадочный, как будто увлажнен.
Кто скажет, синий ли, зеленый, серый он?
Он то мечтателен, то нежен, то жесток,
То пуст, как небеса, рассеян иль глубок.
Ты словно колдовство тех долгих белых дней,
Когда в дремотной мгле душа грустит сильней,
И нервы взвинчены, и набегает вдруг,
Будя заснувший ум, таинственный недуг.
Порой прекрасна ты, как кругозор земной
Под солнцем осени, смягченным пеленой,
Как дали под дождем, когда их глубина
Лучом встревоженных небес озарена!
О, в этом климате, пленяющем навек, —
В опасной женщине, – приму ль я первый снег,
И наслаждения острей стекла и льда
Найду ли в зимние, в ночные холода?
«Люблю ловить в твоих медлительных очах…»
Люблю ловить в твоих медлительных очах
Луч нежно-тающий и сладостно-зеленый;
Но нынче бросил я и ложе и очаг,
В светило пышное и отблеск волн влюбленный.
Но ты люби меня, как нежная сестра,
Как мать, своей душой в прощении безмерной;
Как пышной осени закатная игра,
Согрей дыханьем грудь и лаской эфемерной:
Последний долг пред тем, кого уж жаждет гроб!
Дай мне, впивая луч осенний, пожелтелый,
