Теперь Элизабет сидела на полу, облокотившись спиной о стену. Мысль, которая пришла первой, оказалась совершенно бесполезной: как она оказалась в подзорной трубе? Как они засунули ее туда?
Пришлось приподняться, стащить с письменного стола настольную лампу, поставить ее на пол рядом с собой, зажечь. Комната осветилась желтым, смешанным с темнотой светом. От него всюду бежали блики – карабкались по стенам, лезли на потолок, разбегались по нему, дрожа.
Подзорная труба лежала прямо здесь же, на полу, рядом с кроватью.
– Неужели я ее притащила с собой? – проговорила вслух Элизабет. Звук собственного голоса приободрил ее. Хоть какой-то живой звук, исходящий от живого человека. – Пока живого, – снова проговорила Элизабет вслух, чтобы распугать обступающую тишину. – Странно. Зачем я притащила ее? Неужели просто так, инстинктивно?
Она подползла к трубе, на сей раз передвигаясь на коленках, больно стукаясь о твердый пол, подняла ее, потащила назад к лампе. Снова уселась, снова облокотилась спиной о стенку. Подняла трубу к глазам, заглянула внутрь. Судорога вновь пробила тело, но уже не такая резкая, безотчетная, как в первый раз.
Оказалось, что на внутренней стороне стекла – не того, в которое смотришь, а противоположного – была наклеена фотография. И если смотреть в трубу, то фотография увеличивалась.
– Надо же, – снова проговорила вслух Элизабет, – не так-то просто присобачить туда фотографию. Надо сначала разобрать трубу, потом собрать. И не лень же. Что я им сделала? Что им от меня надо?
На сей раз звук собственного голоса не успокоил – наоборот, насторожил. Грубый, тупой, животный страх снова расползся внутри, забарабанил в висках, сжал, будто хлестким бичом перетянул дыхание.
«Я одна в доме. Если они придут, я не смогу защититься. Я одна. Совершенно одна. Я ничего не смогу сделать. Ничего».
Слова, сменяя друг друга, закрутились в неразборчивую круговерть, страх продолжал распрямлять свое плоское, широкое тело, оно ранило жесткими краями, пыталось прорвать кожу, вылезти наружу.
«Мне надо бежать отсюда. Из этого дома. Прямо сейчас. Здесь опасно. Здесь ловушка. А они наверняка близко. Нельзя терять ни минуты. А что, если они уже здесь? Чтобы обидеть меня, причинить вред, изнасиловать, убить».
Элизабет схватилась за шнур лампы, дернула, он не поддался, дернула еще раз. Непонятно, что произошло раньше – обмяк бессильный шнур в руке, или тут же нахлынула все покрывшая кромешная темнота.
Снова скрип – легкий, едва различимый, как будто кто-то крадется там, внизу, на первом этаже. Еще минута, и будет поздно! Элизабет вскочила на ноги и, пригнувшись как можно ниже к полу, выбежала из комнаты. Главное, успеть спуститься по лестнице, на лестнице ей не спрятаться. Она перепрыгивала через ступеньки, просто перелетала через них, топот ее шагов гулко разнесся по темному, затаившемуся дому.
Внизу у нее было преимущество, внизу с ней уже не так легко справиться, здесь больше пространства, можно затаиться, застыть в темноте. Она юркнула по коридору налево, проскочила через всегда открытую дверь кухни, даже в темноте она все здесь знала, могла бы найти любую тарелку, вилку, нож. «Нож», – мелькнуло в голове, а руки уже выдвигали кухонный ящик, нащупывали самый длинный, самый острый нож, резак с тяжелой деревянной ручкой, он как раз предназначен для резки мяса.
Теперь, когда двумя руками она сжимала рукоятку ножа, подняв ее почти к подбородку, когда она превратилась в сжатую, упругую пружину, готовую к прыжку, к атаке, – теперь она уже была не просто глупой, мягкотелой телкой, овцой, предназначенной для заклания, для убоя. Нет, если она и стала животным, то животным хищным, готовым грызть горло, рвать зубами.
В проеме двери что-то мелькнуло – легкое, едва заметное, словно дуновение, словно тень, тень от тени. Элизабет отпрыгнула в сторону, ноги беззвучно спружинили на деревянном полу; она сделала еще два тихих, неразличимых в ночи шага, на носочках, на самых кончиках пальцев подкралась к проему двери, чувствуя спиной прохладу ровной, гладкой, скользкой стенки. Руки все так же тянули нож вверх, как можно выше – пальцы левой руки поверх пальцев правой, впившихся в рукоятку.
Если сейчас кто-нибудь появится в двери, она пропустит его вперед, а потом воткнет нож в шею, в самый загривок, коротким, резким ударом без замаха. Так ее учил Влэд, когда тренировал в теннис, – коротко, хлестко бить короткие мячи, едва развернув плечи, вложив их обратный ход в ускорение руки.
И тут Элизабет вспомнила: Влэд! Как она могла забыть о нем?! Почему?! Он ведь рядом, в коттедже, и он защитит ее: он сильный, он не позволит ее обидеть – вон как он свалил этого Бена, одним ударом.
Элизабет прислушалась, осторожно выглянула из-за дверного косяка – в кромешной темноте ее не так просто заметить. Если она успеет пробежать через холл и выскочить на улицу, им ее уже не догнать.
«А там уже и коттедж», – подумала Элизабет и рванулась в дверной проем. Или сначала рванулась, а потом подумала.
Ее поспешные шаги гулко отдались в пространстве ночного дома, а потом, уже в коридоре, она налетела на столик – маленький, из красного дерева, мама складывала на него почту. В темноте на бегу она зацепила его ногой, раздался грохот, Элизабет больно ударила пальцы на ноге, взвизгнула, рванулась в сторону, и вот тогда, когда взвизгнула, явно различила шаги. Быстрые, торопливые шаги в глубине дома, они становились все ближе и ближе. Кто-то гонится за ней, и он уже совсем близко, еще немного, и он схватит ее за край свободной майки. Конечно, она отмахнется ножом, но успеет ли?
Рука уже нащупывала ручку двери, уже поворачивала ее, плечо толкало подвешенную на петлях деревянную тяжесть, ступни ощутили сначала холод деревянного крыльца, потом сразу влагу сплетающейся травы. Сзади на крыльце зазвучал чужой топот, глухой, тяжелый – значит, тот, кто преследует ее, тоже выскочил из дома. Главное, не оборачиваться, главное, не смотреть назад, тогда она успеет добежать, ведь осталось немного, всего несколько шагов – три, два, один… Кажется, она успела… Топот и дыхание – тяжелое, хриплое – остались позади, за дверью – она повернула собачку замка и тут же закричала громко, визгливо, она даже не знала, что ее голос может так резко звучать:
– Влэд! Влэд!
А потом еще раз, уже в комнате, пытаясь разобраться в спутанных темнотой очертаниях:
– Влэд!
И тут же рухнула к нему на грудь. Почему-то он оказался прямо здесь, рядом, будто ждал ее, как всегда оказывался, когда был ей нужен, – знакомый, надежный, родной, самый родной, больше никого нет, вообще никого. Он один защитит, убережет, не даст в обиду.
– За мной гонятся, – проговорила она в толщу его плеча. – Меня хотят… – Она не договорила, она сама не знала, чего они хотят. – Со мной хотят… – Она снова не закончила, лишь всхлипнула громко, некрасиво и тут же, теряя контроль, затряслась, забилась, отдавая себя слезам, истерике, вытесняя ими страх, напряжение, ужас.
