минуту. Но прежде чем Кшинский поставит свою подпись, он попытается вывести Пашу на разговор.
— Это какой-то бред! — мотаю головой. — Там же Рина, Коль! Мне плевать на Кшинского и его дела, но на хрена я отвёз туда мелкую? Какого лешего ты не остановил меня?
В сознание раскатом грома врывается болезненное понимание, что Горский непросто не остановил, он сам настоял на её отъезде.
Пытаюсь встать, оттолкнуть от себя чёртовых предателей, но эти два бугая держат меня, не жалея сил. Их двое — я один. Силы не равны, но попыток вырваться не оставляю.
— Суки! Она же там одна! Совсем! Я обещал ей, что всё будет хорошо!
— Так всё и будет, Лер! — шипит Горский, навалившись всем своим весом. — Там мои люди. Камеры повсюду. Кшинский тоже знает, что делать! Поверь, он не даст свою дочь в обиду. Они просто поговорят!
Но я не верю. Не слышу. Ничего не хочу знать! Только обнять её, забрать из отцовского дома как можно скорее и спрятать ото всех! Но сил вырваться не хватает! Мои самые близкие люди вонзили нож в спину! Ору, оглушая обоих, выкладываюсь на полную, не теряя надежды выбраться из плена, но всё тщетно: я безнадёжно прижат к кожаной поверхности кресла.
— Рина никого не убивала, никого пальцем не тронула! Хочет Кшинский очистить совесть перед Макеевым, так пусть делает это с ним наедине!
— Да пойми ты, Амиров! Макееву, чтобы заговорить, нужен пинок, толчок, раздражитель! Месть не имеет смысла, если о ней никто не узнает! Арина просто станет тем самым зрителем, не больше! Понимаешь?
— Я понимаю, что вы чёртовы ублюдки, которые своими руками отправили девчонку за новой порцией ада! Разве ей мало?
— С ней всё будет хорошо! — по слогам пытается донести Горский, но я больше никому не верю!
Делаю вид, что сдаюсь, обессиленно оседая в кресле.
— Горский, если с её головы упадёт хоть один волосок, я тебя убью, слышишь?
— Не упадёт, — выдыхает тот и наконец ослабляет хватку. — Как только Макеев переступит порог дома Кшинских, мы все вместе поедем туда. Обещаю!
— Нет! — с дикой нечеловеческой силой отталкиваю от себя мужиков и, не чувствуя ног, несусь к выходу. Я обещал мелкой, что буду рядом! Обещал, что стану щитом от всех бед и несчастий! Я не могу просто сидеть и ждать, когда Кшинский, Макеев, Горский наиграются в свои жестокие игры.
Пулей вылетаю из кабинета под гневные оклики Миронова, попутно нащупывая мобильный в кармане. Вот только уже через пару шагов вспоминаю, что звонить мне некуда: телефон Рины разбит. А добежав до гостиной и вовсе останавливаюсь, натыкаясь на довольные рожи полицейских, которые тщетно искали меня со вчерашнего вечера по всему городу.
— Амиров Валерий Таирович, — басит с довольным видом один из них, а я понимаю: опоздал, подвёл, предал...
Глава 30. Гости
Арина.
Лерой отпускает мою руку, и сразу становится нестерпимо холодно. Меня не греет яркое солнце и улыбка отца, печальная, виноватая, наконец-то искренняя. Иду за ним следом по тонкой извилистой дорожке в сторону дома и постоянно оглядываюсь в попытках запечатлеть в памяти образ Лероя, насытиться им. На душе неспокойно. Утро, нежное, сладкое, незабываемое, сейчас растворяется в неизъяснимом волнении. Я боюсь, что у Амирова ничего не получится, и Макеев заставить того отвечать за побои по всей строгости. Хотя должно быть всё с точностью до наоборот.
— Как ты себя чувствуешь, дочка? — отец не сводит с меня глаз. Ещё бы! Ссадина на подбородке и огромные синяки на руках, ставшие за ночь неприглядного фиолетового цвета, будят в старике праведное чувство вины.
— Нормально, — сухо отвечаю, стараясь не смотреть ему в глаза. Со своим вниманием и заботой отец несколько опоздал.
— Прости меня, — бормочет он, резко остановившись перед входом в дом. — Во всём виноват я. Только я.
Знаю. Не спорю. Облегчать его терзания не спешу. Я несколько лет ждала, когда он прозреет, прощала его равнодушие и нелюбовь. Больше не хочу.
— Я выгнал её, дочь! Веришь? Вчера. И Кирилла тоже. Лерой показал мне записи.
— Какие? — взрываюсь, моментально повышая голос. — Где Кир нападает на меня у порога собственного дома? Или где Снеженька стонет под весом Макеева? А может, ты чудом узнал, как Кирилл чуть не продал меня, как последнюю девку, похотливому старику на забаву? Я несколько лет просила тебя поверить мне! Но тебе было не до меня! Интересно, если бы Лерой не нашёл меня вчера, ты бы вновь поверил Макееву? Наивно полагал, что я безумно счастлива с ним, пока тот планомерно выбивал бы из меня кулаками последнее дыхание?
— Прости, дочка, — повторяет отец, сгорбившись в три погибели. Сейчас ему больно. Сейчас мои слова бьют по живому. Но сейчас — это слишком поздно!
— Взгляни на меня, пап, — голос сухой, надтреснутый. Меня душит обида. — Посмотри, что они сделали со мной! Что ты сделал со мной!
Отец поднимает на меня потухшие, воспалённые от стоящих в них слёз глаза. Я вижу в них всё: его сожаление, вину, раскаяние, страх. Только любви в них нет.
— Почему ты меня не любишь, пап? — слова вылетают, обжигая сознание, но ответ мне не нужен, он сделает лишь больнее, как и жалкие попытки отца, убедить меня в обратном. А потому, не дожидаясь, когда Кшинский соизволит подобрать слова, бегу в дом и наглухо запираюсь в своей комнате.
Отец не пытается заговорить вновь, не дежурит под дверью, не просит выйти. Он просто растворяется в пустоте огромного дома, ставшего для меня чужим.
Душ. Чистая одежда.
