По мере приближения 5 января – даты открытия Учредительного Собрания – обстановка явно накалялась. Вечером 1 января было совершено покушение на Ленина – неизвестные люди обстреляли его автомобиль. Стреляли офицеры-фронтовики, прибывшие в Петроград защищать Учредительное Собрание, среди которых было несколько членов
Союза кавалеров ордена Св. Георгия[220]. Но личности покушавшихся были установлены позднее, а тогда сразу же подумали на правых эсеров – на кого еще-то? Кто в истории российских радикальных движений больше всех баловался индивидуальным террором?[221]
Естественно, покушение на Ленина восприняли как первый звонок. 3 января председатель чрезвычайной комиссии безопасности Петрограда Георгий Благонравов ввел в столице военное положение, объяснив свой поступок необходимостью защиты советской власти от запланированной на 5 января угрозы. Он мог бы поступить проще и обосновать приказ необходимостью защиты общественного порядка – но, по-видимому, двадцатидвухлетнему члену «Военки» эти аргументы были скучны.
Благонравов честно предупредил, что все попытки «контрреволюционных групп» приблизиться к Таврическому дворцу будут пресекаться вооруженной силой. Дело в том, что на утро 5 января Союз защиты Учредительного Собрания назначил демонстрацию. Допустить ее ко дворцу было никак нельзя – среди многотысячной толпы легче легкого замаскировать несколько сотен провокаторов и боевиков. Разыгрываться мог, например, следующий сценарий: провокаторы побуждают толпу смять охрану и захватить дворец. Если это удается, боевики легко расправляются со всеми, кто им не нравится. Если не удается, то все равно они получат сильные козыри: чтобы остановить толпу, охрана дворца вынуждена будет открыть огонь по демонстрантам, после чего Собрание переключается на обсуждение нового «кровавого воскресенья» и на волне возмущения отстраняет от власти и Совнарком, и ВЦИК.
Возможны были и другие варианты провокации, но ясно одно: позволить толпе приблизиться к месту заседания Учредительного Собрания нельзя. При этом сама демонстрация не запрещалась – не разрешено было лишь подходить к Таврическому дворцу. Интересные были у большевистских властей Петрограда представления о военном положении!
Большевики обратились к рабочим и солдатам с призывом воздержаться от участия в демонстрации. Кроме того, власти решили на всякий случай усилить охрану в правительственных зданиях, банках, на телеграфе и телефоне. На подступах к Таврическому дворцу и во дворе перед ним были сооружены баррикады, которые еще с утра заняли солдаты и красногвардейские патрули. Такие же баррикады и патрули находились на отдаленных подступах – на поворотах с Литейного проспекта и в других местах. Говорят, что на крышах установили пулеметы – но это чушь полная. Посмотреть бы воочию, как будет удерживаться пулемет на этих наклонных скользких крышах! Могли установить на чердаках, но и в этом случае мертвая зона должна была кончаться где-то на уровне карниза дома на противоположной стороне улицы, а траектория доброй половины пуль завершилась бы рикошетом от огораживающих крыши решеток. Куда разумнее было поставить пулемет на баррикаде или, еще лучше, установить на грузовике – можно кататься по разным точкам и пугать всех сразу.
Мало-мальски обстрелянные красногвардейцы к тому времени отправились на Дон, воевать с Калединым. Отряды, с самого утра занявшие позиции в ключевых точках, состояли из новичков, которых собрали, кое-как обучили обращаться с оружием, а затем выдали патроны и политические установки – защищать Советскую власть от врагов – и отправили на баррикады. Более внятной задачи им не поставили, инструкций, как обращаться с толпой, не дали, связи тоже почти не было.
И вот шествие началось. Участвовала в нем, в основном, «чистая» публика: студенты, чиновники, служащие, женщины, лавочники и пр. Оружия у них не было – точнее, нет сведений о его наличии! – но без провокаций, конечно же, не обошлось. Так, колонну на перекрестке Невского и Садовой обстреляли из здания Думы. Как водится, вину возложили на Советы – но за каким, простите... правительственным солдатам палить из здания Думы через весь квартал по толпе? С какой целью? Гораздо с большей вероятностью можно говорить о провокации и последующих криках о зверствах Советов... либо о компании пьяных солдатиков, ночью удачно разгромивших забытый винный склад и решивших пострелять «по буржуям». Второе вероятнее – уж очень все глупо вышло.
Рассказы о разгоне демонстрации выглядят устрашающе, но не слишком правдоподобно. Например, один из них приводит Александр Рабинович: «Толпа из десяти тысяч человек, с пением и транспарантами, попыталась прорваться к Таврическому дворцу по Фурштатской улице, но была остановлена красногвардейцами и солдатами в полном боевом снаряжении. Практически без предупреждения военные открыли огонь по толпе из винтовок и пулеметов. Стрельба продолжалась добрых четверть часа, в течение которых несколько демонстрантов были убиты и ранены».
Как же надо стрелять, чтобы, паля в толпу из винтовок и пулеметов (!) за четверть часа (!!) ранить всего несколько человек? Единственное внятное объяснение – что стреляли в воздух, но иногда все же промахивались и попадали в демонстрантов. Умение раннесоветских силовых структур обращаться с оружием – это особая тема, тут не знаешь, плакать или смеяться...
В общем, огромное количество свидетелей видело, как красногвардейцы палили в толпу, но число убитых в тот день составило всего 21 человек[222], при этом не уточняется, сколько погибло от пуль, а сколько было затоптано толпой. За тринадцать лет до того, 9 января 1905 года, когда организованные и обученные солдаты под надежным командованием занимались тем же самым делом – не пропускали колонны демонстрантов – число жертв (по наиболее реалистичным оценкам) было в десять раз больше. Можно сказать, что красногвардейцы проявили просто невероятную сознательность и блестяще справились со своей задачей. А учитывая, что заранее было объявлено военное положение и сделаны все необходимые предупреждения – какие вообще могли быть претензии к властям?
В час дня открылись одни из ворот Таврического дворца, и начался пропуск делегатов. Первыми прибыли эсеры. Александр Рабинович описывает их явление следующими словами: «Шагая по шестеро в ряд, делегаты щеголяли отличительными бантами-розетками и несли в руках свечи и свертки с бутербродами. Примерно половина из них была облачена в деловые костюмы, а сверху, чтобы уберечься от мороза – в тяжелые шубы и галоши. Другую половину составляли крестьяне в грубых полушубках и валенках. Николай Святицкий впоследствии заметил, что такие лица, какие были у его коллег, он прежде «видал у приговоренных»». Многие из них по-прежнему недооценивали большевиков, считая, что не вернутся живыми домой.
Белый Зал дворца был увешан черными транспарантами – все-таки большевики умели не только ставить батальные сцены, но и работать в жанре мелких пакостей![223] Делегаты расположились так: справа – меньшевики и эсеры, слева – большевики, посередине – левые эсеры. Кадетов не было. На галерке собрались гости – представители заводов, воинских частей и флотских экипажей, многие с винтовками, гранатами, пулеметными лентами и прочими необходимыми в тревожное время предметами туалета. Впрочем, как выяснилось позднее, делегаты также не были безоружными.
Антагонизм обозначился сразу. Левая половина зала была намерена требовать от Учредительного Собрания принятия «Декларации», правая собиралась начать работу так, словно бы никакого ВЦИК и Совнаркома вообще не существовало. Именно это намерение они и выказали с самого начала. По логике вещей, открывать работу Учредительного Собрания должен был председатель ВЦИК, как глава государства (хотя бы и временный). Однако ровно в четыре часа, когда все расселись по местам, на трибуну вышел старейший из делегатов, правый эсер Шевцов, и попытался открыть заседание. Правая сторона зала взорвалась овацией, левая – воплями протеста. И тут появился Свердлов, в начале ноября избранный председателем ВЦИК вместо Каменева. К крикам аудитории присоединился одобрительный рев галерки, в середине зала началась потасовка – по-видимому, левые и правые эсеры вступили между собой уже в решительный бой. А он стоял и ждал момента, чтобы вставить слово. Слово товарища Свердлова, сформировавшееся на уральских заводах – это было нечто особенное. Сразу становилось понятно, что не за одну лишь политическую твердость его избрали председателем такого шумного органа, как Всероссийский исполнительный комитет образца семнадцатого года.
Молотов впоследствии вспоминал:
