Впрочем, помнимо мнимых угроз, путешественников подстерегало в пути и множество реальных опасностей. Садится на землю было опасно – укусит скорпион. Купаться в реке тоже нельзя – заразишься тропической малярией; пить воду сырой ещё большее безрассудство – угрожает азиатская холера… Вскоре в отряде появился первый заболевший холерой. Одного из солдат приступ этой опасной болезни сразил прямо в седле. Потеряв ориентацию в пространстве, он упал и сильно расшибся. Кира самоотверженно ухаживала за больным, пренебрегая опасностью заразиться. Когда несчастный умирал, она склонилась над агонизирующим юношей и тихо стала напевать ему детские колыбельные, от чего он перестал метаться и бредить, и мирно отошёл в иной мир…
*
Несмотря на это скорбное происшествие, кочевая жизнь шла своим чередом. Все свои наблюдения, описания местности Одиссей заносил в блокнот, по возможности дополняя их зарисовками. Им снова владела жажда исследований. Пока обстановка благоприятствовала, Луков достал барометр-анероид. Георгий постоянно находился рядом и Одиссей охотно делился с ним своими знаниями, показывал, как пользоваться научными приборами. В этом бедняцком пареньке чувствовалась врождённая интеллигентность. Луков даже подумал, что возможно имеет дело с юным индийским Ломоносовым – самородком, который со временем может вырасти в великого учёного и прославить своё отечество, если позволить ему учиться. И Одиссей при любой возможности старался чему-то научить мальчика.
Для них обоих эти редкие минуты совместных занятий наукой были истинным блаженством. И только от охоты за чешуйчатокрылыми Одиссей пока воздерживается. Всё-таки бегающий с сачком за бабочками начальник воинской команды рискует уронить свой авторитет в глазах подчинённых. Хотя вокруг столько порхало великолепных экземпляров для коллекции, что руки так и чесались!
*
На одном из привалов с Одиссеем произошёл странный случай. Дело в том, что хотя их общий маршрут был многократно согласован и с московским начальством, и с разведотделом фронта, предполагалось, что у начальника экспедиции всё же остаётся определённая доля свободы в выборе пути. И вот в одном из разговоров с ближайшими соратниками – своим «походным штабом» Одиссей высказался в том духе, что, возможно, им не следует заходить в Ош. Мол, в целях сохранения тайны их миссии, им лучше продолжать двигаться по малонаселённой местности.
Была и ещё одна причина для сомнений. Одиссей опасался, что дисциплина среди рядовых красноармейцев в крупном городе может сразу упасть. Почти наверняка появятся дезертиры, а возможно и случаи мародёрства среди доставшихся ему не самых отборных солдат. Хотя в этот раз отряд не терпел таких лишений, как на пути к Ташкенту, и желудок солдат был всегда наполнен, пусть и не идеально, всё же Одиссей не хотел рисковать.
Вскоре Одиссей получил загадочное предупреждение. Он отошёл отдать распоряжение, а когда вернулся, то заметил, что кто-то зачем-то перевернул его кружку кверху дном. Оказалось, под ней находится скомканная в крошечный бумажный шарик записка с коротким приказом: «Идите в Ош!» и подпись «Джокер».
Одиссей насторожился и задумался. Если до этого момента он лишь размышлял об изменении утверждённого руководством маршрута, то теперь твёрдо решил так и поступить. За обедом Луков известил всех, что намерен обойти Ош стороной. При этом Одиссей заметил, как подполковник Ягелло остановил внимательный и пристальный взгляд на комочке записки, который он, как бы между прочим, катал между своих пальцев. Археолог при словах Лукова нахмурился. И только по непроницательному восточному лицу чоновца Мануйлова невозможно был судить о его чувствах.
Одиссей стал ждать реакции на своё заявление. И она последовала очень быстро. Вечером, открыв в палатке свой блокнот для записей, Луков наткнулся на новое послание от Джокера. На этот раз чувствовалось раздражение тайного куратора. Чужой рукой на странице было выведено: «Вы не должны проявлять самодеятельность. Двигайтесь в Ош! Мы следим за вами!».
Эта уже была угроза.
Перед вступлением в Ферганскую долину состоялся военный совет. Все члены его «штаба» – Кенингсон, Лаптев, Ягелло, Мануйлов снова единогласно выступили за то, чтобы продолжать двигаться к Ошу. Этот город лежал на пересечении древних караванных путей и современных дорог, ведущих в Китай, Афганистан и Индию. Он считался форпостом советской власти в Ферганской долине и базой для борьбы с басмачеством. Следовательно, экспедиция могла рассчитывать встретить там самый радушный приём.
Под конец совещания Одиссей взял слово и объявил, что с уважением выслушал всех, тем не менее данной ему властью принимает единоличное решение идти в обход Оша. Своё упрямство в этом вопросе он никак не объяснял.
Одиссей видел, что его поведение неприятно удивило товарищей. Похоже его посчитали самодуром, который идёт поперёк всех только для того, чтобы насладиться собственной властью. Комиссар объявил об этом Лукову в открытую. Подполковник Ягелло держался с подчёркнутой вежливостью, но посматривал удивлённо. Археолог Кенингсон вообще поднялся и ушёл, не дожидаясь конца совета.
После этого разговора Одиссей почувствовал со стороны соратников отчуждение и даже враждебность. Только верный Георгий и Кира не изменили своего отношения к отщепенцу и «сатрапу».
Однако когда до Оша оставалось всего 50 вёрст, над экспедицией вдруг появился аэроплан с красными звёздами на крыльях. Лётчик сбросил вымпел, в котором находилась записка. Первой до неё доскакала Кира. Пробежав послание глазами, она вскинула руку с запиской над головой и помахала ею, точно флагом. Издали Одиссей увидел её белозубую улыбку. Оказалось, лётчики сбросили предупреждение, чтобы экспедиция не шла в Ош, который был буквально накануне взят внезапным штурмом отрядами басмачей в союзе с так называемой «русской повстанческой армией» под командованием полковника Монстрова. Все поражались удивительной прозорливости Лукова, считая, что дело в одной лишь его феноменальной интуиции.
– А вы удачливы! – ободрительно взглянул на молодого человека Ягелло.
До сих пор подполковник держался с Одиссеем почти непроницаемо. В его вежливости и корректности трудно было уловить личное отношение. Пожалуй, это было одно из первых проявлений с его стороны какой-то симпатии.
Вообще, в подполковнике многое менялось в эти дни. А ведь Одиссей сомневаться в нём с первой встречи. Его назначение военным советником представлялось молодому начальнику вынужденным решением. И Ягелло всем своим видом демонстрировал, что согласился отправиться в экспедицию лишь под сильным давлением, скрепя сердце. Он вёл себя устало и обречённо, как старый генерал, которого выписали из деревни в армию лишь из-за его опыта. Ягелло как будто искал любую возможность, чтобы устраниться от исполнения своих обязанностей.
Но постепенно это проходило. Ягелло на глазах становился другим. Менялось его отношение к службе. У Одиссея складывалось впечатление, что оказавшись родной для себя стихии, кадровый полевой офицер невольно увлекся порученными ему задачами. Вольный ветер провентилировал ему мозг. Всё реже на лице Януса Петровича можно было видеть постное выражение усталого равнодушия. Ягелло установил в отряде армейский порядок, например, запретил красноармейцам опорожняться слишком близко от лагеря, играть в карты, громко сквернословить.
Что же касается личных взаимоотношений с людьми, то вначале подполковник всем показался каким-то серым, скучным, невзрачным. Красноармейцы побаивались его, а многие и ненавидели, принимая его строгость и желание сохранять дистанцию между командиром и рядовыми за «офицерские штучки». Ягелло действительно часто по прежней привычке переходил с солдатами на «ты», хотя в Рабоче-крестьянской Красной армии командиры и солдаты обращались друг другу на «вы» и с обязательной приставкой «товарищ». Но даже когда Ягелло, опомнившись, говорил рядовым «вы», солдатам чудилось барское тыканье. В этом Ягелло был противоположностью покойному генералу Вильмонту, у которого была своеобразная манера говорить с солдатами. Даже когда генерал случайно говорил им обыкновеннейшее для обладателя генеральских лампасов «ты», солдатам почему-то чудилось за этим словечком необыкновенное в казарменном обращении «вы». Что и говорить, генерал умел ладить с людьми.
Первой же реакцией на Ягелло было неприятие. Даже представители верхушки экспедиции отнеслись к нему настороженно. Все почему-то решили, что подполковник нелюдимый мрачный тип. Ягелло раскрывался постепенно. По мере того как они удалялись от Ташкента, с его удушливой гнетущей атмосферой недоверия и постоянного жёсткого контроля над каждым, кто с точки зрения большевистских властей считался не совсем благонадёжным. Оказалось, что Янус Петрович вовсе не бирюк, сторонящийся компаний. И ему есть, что интересного рассказать спутникам об этих местах…
