Роббинс. Принс, как правило, искал своего рода творческую подпитку в большой литературе. И если шекспировские «Ромео и Джульетта» словно были написаны для музыкальной сцены, то в других случаях требовалась особая художественная зоркость продюсера, а затем и режиссера. Нужно было обладать проницательнейшим умом, чтобы разглядеть в замечательном романе «Прощай, Берлин» Кристофера Ишервуда, одного из классиков английской поэтической драмы первой половины XX века, сюжет для спектакля «Кабаре». Требовалась настоящая университетская образованность, чтобы открыть широкой публике мифологический образ Суини Тодда, демона-парикмахера с Флит-стрит, загадку которого пытался разгадать Томас Элиот, один из самых главных англоязычных поэтов прошлого столетия.
Разговаривая с Х. Принсом, вспоминаешь полковника Фрилея, героя романа Рея Брэдбери «Вино из одуванчиков», которого юный герой Чарли называл «машиной времени». Когда я рассказал Принсу, что мы открывали программу Года русского языка и литературы в Лондоне фильмом «Любовь» с Гретой Гарбо по роману Л.Н. Толстого, он начал рассказывать о великой актрисе немого кинематографа так, будто расстался с ней вчера. И точно так же стал вспоминать подробности жизни Марлен Дитрих в Нью-Йорке, едва в разговоре возникла тема ее романа с Э.М. Ремарком. Как настоящий режиссер, он помнит историю в деталях и мельчайших подробностях, для него прошлое неизменно прорастет в настоящее, а настоящее – в будущее. Режиссура – это не только искусство соотношений, но и искусство переходов, трансформаций времени и пространства. Всю жизнь проработав на Бродвее, Х. Принс не считает мюзикл низким жанром, – ведь не случайно в Москве он говорил о том, что этот вид искусства становится все серьезнее. И не только потому, что с годами уходит оптимизм.
Апрель 2016
Без Максуда
Максуд Ибрагимбеков ушел из жизни на второй день Навруз-байрама, который в нынешнем году начали отмечать 21 марта. Считается, что в праздничную неделю умирают праведники, люди, особенно угодные небесам. Можно сказать и так. Но Максуд, наверное, удивился бы, если бы его назвали праведником, да и с небесами у него были, судя по всему, непростые отношения. Он был человеком страстным и мудрым, раненным жизнью и исполненным благоговения перед нею.
Он, безусловно, был человеком верующим, но вера его была основана на гуманистических ценностях великих предшественников, а отношения со смертью были глубоко личными, спрятанными от посторонних глаз. Он исследовал человека бесстрашно, но не беспощадно, оставляя своим героям некий важный шанс, возможность выйти на очную ставку со смертью, быть может, заблуждающимися, но не предавшими себя и своих близких. Максуд принадлежал к тому поколению советских людей, чье детство было опалено войной, сталинскими репрессиями, а молодость пришлась на время хрущевской оттепели, когда воздух разрешенной свободы пьянил и вселял надежды. Это было время, когда в домах азербайджанской интеллигенции чаще говорили на русском, нежели на родном языке. Да к тому же Максуд был обитателем города, который сам по себе составлял некий многоязыкий космос, где слово «бакинец» обозначало принадлежность к особому этносу. Разве что только одесситы на равных могли в этом мире соперничать с бакинцами. Как и Одесса, Баку был реальным и одновременно нафантазированным городом. Где сама жизнь была праздничной авантюрой с неизменно хорошим концом. Где жили лучшие в мире девушки, где дружба не знала пределов, где мудрость стариков могла соперничать разве что с прекраснодушием молодых его обитателей. Максуд был истинно азербайджанским писателем, патриотом азербайджанской культуры и азербайджанской жизни как таковой. Он прекрасно и образно говорил на азербайджанском языке. Но писал на русском. Феномен Максуда в том, что при этом он не изменял своей национальной идентичности, оставался азербайджанским писателем. Так же как Чингиз Айтматов, написавший все свои главные книги на русском языке, был писателем киргизским. Соотношение языка и этнической принадлежности литератора – тема особая. Но в жизни и в творчестве Максуда Ибрагимбекова все было предельно органично: он был азербайджанским писателем, который писал по-русски, но ни для него, ни для его читателей в этом не было никакой проблемы.
Максуд был певцом своего города, своего народа, своей страны. Он чувствовал великое разнообразие азербайджанской провинциальной жизни, умел удивить глубоким знанием местных нравов Шеки или Нахичевани. Он прекрасно знал историю Азербайджана, великолепно чувствовал его природу. Но при всем том он был писателем, укорененным в современности. Городским писателем, черпающим силы и уверенность в особой энергии мегаполиса. Он необычайно остро чувствовал драму течения времени. Он знал, что любые перемены требовали если не героизма, то хотя бы мужества.
Разумеется, творчество Максуда вырывалось за границы современного городского ландшафта. Он писал о войне, питая надежду, что столкновение со смертью не всегда разрушительно для человека. И хотя он назвал одну из лучших своих пьес весьма определенно «За все хорошее – смерть», он знал, что отношения жизни и смерти куда сложнее, чем кажется многим людям. Он писал социальные драмы, производственные пьесы, как их называли в 70 – 80-е годы. «Мезозойская история», посвященная знаменитому нефтянику Фарману Салманову, первооткрывателю сибирской нефти, поставленная в Малом театре Борисом Равенских и пожаром прошедшая по театральным подмосткам всей огромной советской страны, была частью культурной программы, обязательной для делегатов XXV съезда КПСС. Но Максуд умел, если использовать термины фигурного катания, любую обязательную программу сделать произвольной. Он всегда писал о людях, которых знал и любил, которым сострадал и которыми гордился. Он знал, что под грузом любых идеологических систем существует то великое чудо, которое Ф.М. Достоевский называл «живой жизнью». Для Максуда это чудо было всегда связано с его родной землей.
Его последнюю повесть я читал в рукописи, сидя в Баку в гостиничном номере. В ней реальность переплеталась с вымыслом. И неожиданно в каких-то героях я распознавал, к примеру, сходство с родителями Юлика и Миши Гусманов: папа – известный врач, которого постоянно вытаскивают к именитым больным, мама – преподаватель, благодаря которой большая часть бакинской молодежи знает английский язык. Потом, уже совсем перед уходом из жизни, Максуд напишет об этой семье несколько страниц в сборник воспоминаний, которые младшие Гусманы издали в память о своих родителях, но и это документальное эссе будет полно того романтизма, который был неотъемлемой стихией художественной прозы Максуда.
Как всякий мудрец, он обладал особым зрением и чувством самоиронии. При внешней невозмутимости он был страстным, даже яростным собеседником, к каждому слову которого было важно прислушаться. В любой компании он был первым среди равных – это звание доставалось ему, что называется, по умолчанию.
Максуд Ибрагимбеков был великим азербайджанским писателем, который писал на русском языке. А потому в равной степени был открыт и городу, и
