свое злополучное управление имениями в Дагомысе и Абрау-Дюрсо.
В разгоревшейся войне преимущества на стороне Лазаревского. Прожженный бюрократ старается запутать неугодного управляющего, чья щепетильная честность мешает спекулятивным сделкам с виноделами и арендаторами. Мария Александровна принимает контрмеры. Собрав неопровержимые факты, уличающие Лазаревского в злоупотреблениях, она заставляет мужа написать об этом в главное управление уделами, а сама скрепя сердце обращается к Н. Я. Макарову, своему давнишнему приятелю, ставшему директором Государственного банка. Каких это стоило усилий, видно из письма к Богдану: «Он был когда-то человек честный. А может, мне только это казалось, ведь куча куч таких моих честных откатились в иную совсем сторону! Кроме того, и меняются как люди!»
26 октября того же года она отправляется в Петербург, где проводит около двух недель, почти не выходя из гостиницы, чтобы избежать нежелательных встреч и расспросов. Макаров устраивает ей свидание с известным юристом П. Г. Редкиным, который знаком был с ней еще в Гейдельберге, и тот, в свою очередь, доводит ее дело до управляющего департаментом уделов Рихтера. Но не пришлось воспользоваться обещанием перевести Михаила Демьяновича на вакантную должность в Симбирск. Лазаревский, узнав о жалобе, сам поспешил подать в отставку, и на его место вскоре прибыл новый начальник, В. В. Коновалов, с которым установились нормальные отношения.
Весной 1883 года Михаил Демьянович получает назначение в село Сергиевское, в сорока верстах от Ставрополя, где находилось одно из «государевых имений». И опять упаковка вещей, перевозка мебели, посуды, пианино, неуклюжей медной ванны, вызывающей повсеместное удивление, и домашней библиотеки, которую писательница любовно собирала на протяжении многих лет и хранила в парижских резных шкафах. При каждом переезде часть вещей приходится продавать или просто раздаривать, но со своим кабинетом, пианино и ванной Мария Александровна нигде и никогда не расстается. Этот островок цивилизации создает иллюзию независимости от скверны окружающего мира.
В брошюре «Марко Вовчок на Кавказе» Богдан Маркович подробно описывает библиотеку писательницы, характеризующую ее широкий кругозор и литературные вкусы. Здесь были представлены все основные русские классики — прозаики, поэты и критики. «Белинский, Добролюбов и Писарев красовались на почетном месте». «Количественно еще больше было английских книг, любимые ею Диккенс, Теккерей, Вальтер Скотт, Филдинг, Смолетт — полные собрания их сочинений, были, разумеется, Шекспир и некоторые поэты (больше всех она любила Шелли — задолго еще до того, как его открыли русские переводчики и критики); были Маколей, Гринвуд, Мегью и другие английские публицисты шестидесятых годов и главным образом множество современных тогда романистов и романисток». Французская часть библиотеки включала философов-энциклопедистов, классиков XVI–XVIII веков. (Много раз она перечитывала Монтеня, Ларошфуко, Паскаля, Рабле.) Из писателей XIX века отдавалось предпочтение Стендалю, Бальзаку, Жорж Санд, Мериме. «Впоследствии к этой коллекции присоединились Флобер, Гонкуры, Золя, Доде и др. Был весь Виктор Гюго, но вообще французских стихов она не любила, весь Мольер и, разумеется, Бомарше (театр)». Далее идет описание обширной коллекции этцелевских изданий, где центральное место занимали книги Жюля Верна, Масе и Сталя. «Из немецких книг выделялся небольшой, но для своего времени роскошный, экземпляр «Фауста», подаренный ей Тургеневым в 1859 году. В таком же зеленом переплете с золотым обрезом хранился у нее томик любимых песен Гейне (Шиллера, за некоторыми исключениями, она не особенно жаловала), были еще отдельные тома Шлоссера, Вебера, Шпильгагена, Ауэрбаха, Гуцкова, Мейснера, Гейзе, но вообще немецкая коллекция была беднее даже итальянской, заключавшей по крайней мере всех старых классиков и экземпляр Сильвио Пеллико, которым Марко Вовчок очень дорожила».
Затем — перечень польских писателей, из которых она особенно любила и часто цитировала наизусть Мицкевича. Польский отдел пополнялся преимущественно теми авторами, которые ближе всего были ей по духу и направлению (Ожешко, Прус, Свентоховский, Юноша, Т. Еж).
И еще один любопытный абзац: «Характеристика библиотеки Марко Вовчка и ее умственных вкусов осталась бы далеко не полною, если не упомянуть о ее полных библиях (на славянском и других языках) — Фоме Кемпийском, блаженном Августине и также о Конфуции, Коране и Талмуде — последние книги на французском языке. Кроме того, на французском языке была очень полная коллекция латинских и греческих классиков — чаще всего она заглядывала в Тацита, Горация, Лукреция и Аристофана. Выли еще некоторые классики (Сервантес, Камоэнс, восточные книги, вроде Гюлистана и полного собрания «1001 ночи») тех стран, языком которых она владела».
Остатки этой замечательной в своем роде библиотеки, которую писательница собирала на протяжении многих лет, ныне хранятся в- Нальчике, в мемориальном музее Марко Вовчка.
…Итак, село Сергиевское. Выжженные солончаковые степи. Пыль, зной, духота, убогие мазанки. Воду доставляют из далекого источника и продают, как молоко. Ни зелени, ни огородов. Овощи считаются лакомством. На пригорке ветхий домишко. В самой просторной комнате с трудом помещается большой письменный стол. Крыша протекает. В дождливые дни на стол ставятся ведра. Сырость пронизывает до костей. Михаил Демьянович разъезжает верхом по своему округу, стараясь навести порядок в запущенных удельных усадьбах, Мария Александровна часами беседует с крестьянками, помогает им советами, раздает лекарства.
Какими-то неведомыми путями в село Сергиевское прорывается письмо от Этцеля. Это было похоже на чудо. Употребив все свои связи, он в конце концов устанавливает ее местожительство с помощью бельгийского консула в Москве. Ему известны радикальные убеждения «дорогой Мари», ее энтузиазм и готовность к действию. Зная все это, он был уверен, что она замешана в какое-то политическое дело, и тысячи раз уже оплакивал ее. Какое счастье, что она благополучно перенесла и выстояла все горести последних лет! Что ему сказать о себе? Семьдесят лет не шутка. Здоровье все ухудшается, правая рука парализована (письмо продиктовано секретарю). Делами фирмы теперь заправляет Жюжюль — Жюль Этцель-младший. А он, старик, может с чистой совестью покончить счеты с жизнью: его усилиями создана огромная библиотека гуманных книг для юношества, которой так не хватало его стране.
Этцель настойчиво предлагает писательнице возобновить сотрудничество, просит поскорее откликнуться и сообщить, может ли он быть ей чем-нибудь полезен. «Да, Вы, конечно, знаете, — делится он печальной новостью, — что бедный Иван Тургенев умер 4 сентября [1883 года] и жестоко страдал на протяжении пятнадцати месяцев».
Не успела она собраться с мыслями для ответа, как грянула беда. В Сергиевском началась повальная эпидемия дифтерита. У хозяина дома умерли сразу двое детей. Спасая своего мальчика, Мария Александровна на первой попавшейся подводе бежит в Ставрополь, и следом за ней перебирается туда с вещами Михаил Демьянович, получивший разрешение управлять имением, живя в городе, но с теми же постоянными разъездами по округу. Теперь он может проводить с семьей лишь воскресные дни.
В ответном письме к Этцелю
