(осень 1883 года) Сергиевские впечатления переплетаются со ставропольскими. Она благодарит издателя за доброту и отзывчивость, вспоминает свои походы к нему из Нейи на Рю Жакоб через Булонский лес и мысленно прослеживает, шаг за шагом, весь этот длинный путь. По контрасту рисуется унылая обстановка, в которой она находилась все эти месяцы: дикие степи, куда забредают со своими стадами калмыки-кочевники, маленький сонный городок, где есть аптека, врач, почта, но ближайшая железнодорожная станция расположена в шестидесяти верстах. «Я живу совсем уединенно и единственно, чего я желаю, — оставаться незамеченной… Я чувствую, что в моей жизни образовалась пустота, которую ничто не может заполнить. Вы знаете, я всегда зарабатывала себе на жизнь своей работой, и нечего Вам говорить, что всякое другое существование, каково бы оно ни было, не может удовлетворить меня».
Этцель допытывается, какие причины заставили ее покинуть Петербург и прекратить переписку. Он настаивает, чтобы она снова взялась за перо и переводила для него свои произведения, а он, пока жив, будет их издавать, пусть даже в адаптированном, доступном для французских читателей виде, чтобы русские нравы, которые она так чудесно изображает, не казались им загадкой или ребусом. Но она должна торопиться. Силы его убывают с каждым днем. «Ах, дорогая Мари, если бы хоть эти последние годы не пропали даром, если бы Вы только помогли мне использовать их для Вас, — еще многое можно было бы сделать!» Этцель готов ее всячески поддерживать — он будет регулярно высылать ей небольшие суммы, он оплатит труд переписчика, любые расходы, лишь бы она работала!
К удивлению Этцеля, она снова замолкает на несколько месяцев, а потом указывает адрес какого-то Чмутова, служащего Волжско-Камского банка, который будет переправлять ей парижскую корреспонденцию, так как по разным причинам она не должна привлекать к себе любопытства. Этцель в недоумении: «Разве в России не знают, что Вы выполнили на протяжении многих лет все переводы Жюля Верна и что мы, с другой стороны, использовали для нашей детской библиотеки многие Ваши работы? Неужели действительно невозможно осуществлять свободную переписку?» Тем не менее он посылает на адрес таинственного Чмутова каждые три-четыре месяца денежные переводы вместе с партиями новых книг и комплектами «Журнала воспитания и развлечения», на обложке которого среди постоянных сотрудников неизменно значится имя Марко Вовчка. Вряд ли Этцель подозревал, как выручали ее эти деньги в тревожных хлопотах и длительных разъездах и как они пригождались ей в трудные часы жизни.
Но пока что она берется за перо, переводит на французский язык первые главы «В глуши» и некоторые из своих ранних повестей. Этцель подтверждает получение переписанных набело 109 страниц, ободряет ее, поторапливает, рисует заманчивые перспективы, не зная того, что работать она могла только урывками и вскоре должна была снова все забросить.
В Ставрополе, где они так славно устроились в арендованном на Ольгинской улице доме с огромным фруктовым садом и цветником, писательницу постигают новые несчастья: тяжелые астматические приступы, заставившие искать исцеления у ростовских и харьковских врачей, а затем арест и тюремные мытарства Богдана.
ПРОСВЕТЫ В ТУЧАХ
Богдан Афанасьевич в эти годы жил на Северном Кавказе, сначала в Майкопе, где по диплому жены Е. И. Корнильевой (Маркович) содержал частную школу, в которой они оба преподавали, потом — в Ростове-на-Дону. Здесь происходит его окончательный разрыв с Лизой, и она уезжает с четырьмя детьми к родителям в Калужскую губернию. После этого он снова уходит с головой в подпольную работу — в ростовской группе «Народной Воли». Относительно близкое расстояние позволяло ему раза два в году бывать у матери, что обычно совмещалось с выполнением конспиративных поручений.
В середине декабря 1884 года г-жа Лобач получает повестку из Ставропольского губернского жандармского управления с вызовом к начальнику. Там ей предъявляют для опознания фотографию «государственного преступника» Б. А. Марковича, заключенного в Ростовский тюремный замок, допрашивают, когда он последний раз посетил ее в Ставрополе, с кем встречался, кто у него бывал и т. п. На вопрос, что ожидает ее сына, жандармский полковник ответил: «Каторга, а может быть, и хуже».
Снова спешные сборы. Еще не оправившись от болезни, она выезжает на лошадях до станции Невинномысской, а оттуда поездом в Ростов, чтобы попытаться облегчить участь Богдана.
В Ростове удалось выяснить, как обстояло дело. (Уточняющие подробности известны из архивных источников.) В октябре 1883 года полиция напала на след Богдана Марковича в Нахичевани, где он в содружестве с единомышленниками открыл завод по производству крахмала, доход с которого шел в кассу «Народной Воли». За Богданом учредили тайное наблюдение. 15 ноября на его ростовской квартире остановился на ночлег народоволец И. А. Манучаров, бежавший из харьковской тюрьмы. Рано утром нагрянула полиция. Манучаров, выхватив револьвер, прорвался через цепь городовых, но вскоре был задержан и приговорен к двадцатилетнему заключению в Шлиссельбургской крепости. Богдана же посадили в ростовскую тюрьму, обвинив в вооруженном сопротивлении, укрывательстве государственного преступника и принадлежности к революционному сообществу.
Мария Александровна добивается свиданий с сыном, расположив в свою пользу тюремного смотрителя. «Разговаривая с ним, — писала она мужу, — я в душе посмеялась, вспоминая слова Тургенева, что я имею дар делать с людьми, что пожелаю, — частичка этого дара уж не сохранилась ли теперь еще?» Обескураженная отказом ростовского прокурора передать ей арестованного на поруки, она едет в Харьков к окружному прокурору Закревскому, волнуясь, как он ее примет: Закревский был среди тех, кто подписал в 1872 году протокол по поводу перевода сказок Андерсена. Дожидаться пришлось больше недели, но опасения, к счастью, не подтвердились. Вернувшийся из Петербурга Закревский принял ее очень любезно, заявил, что обвинение в вооруженном со противлении отпало и ничего серьезного сыну не угрожает, но отдать его на поруки все же не решился.
Дни ожидания прошли в тревожных раздумьях, в тщетных попытках заполнить время работой: «Все ходила по номеру, обдумывала рассказ и, кажется, напишу его…Сегодня плохо спала и чувствую, что овладевает уныние…Прошу тебя, не сердись на меня. Ты в последнее время очень сурово принимал мои все вины. Мое горе в том, что я больна и хотя часто переламываю себя, но не всегда это удается…Сегодня видела во сне, что ты меня за что-то ужасно бранил, и, когда проснулась, была рада, что это сон» (из писем к мужу. Январь 1885 г.).
Михаил Демьянович незаметно для себя огрубел и очерствел. Жизнь в разъездах, ночевки в степи в буран и пургу, целые дни под дождем или при палящем зное выбили из него былую нежность и чуткость. «Что я могу сделать, если на мою
