самых наиотдаленных мест, где пробыл больше 10 лет». (Это был польский революционер А. Калиновский, участник восстания 1863 года.)
10 мая Богдан был доставлен в Астрахань и сдан под расписку местному жандармскому полковнику, который после совещания с губернатором направил его в пустынный Красный Яр — поселок на солончаковом острове в дельте Волги, где еще не так давно изнывал от нищеты и скуки орловский приятель Марко Вовчка Павел Якушкин. Воспользовавшись случаем пожить два-три дня в губернском городе, Богдан тотчас же разыскал Чернышевского, переведенного «монаршей милостью» из Вилюйска на жительство под надзор полиции в Астрахань. В университетские годы Богдан был дружен с его сыном Александром и хорошо звал жену Чернышевского Ольгу Сократовну.
Николай Гаврилович принял нежданного гостя с распростертыми объятиями и несколько часов говорил о Марко Вовчке, ее творчестве, исключительном таланте, настойчиво расспрашивал о причинах ее ухода из литературы. Несколько встреч Богдана с Чернышевским и оживленная переписка с ним на протяжении двух с лишним лет, до самой его смерти в октябре 1889 года, благотворно повлияли на Марию Александровну. Чернышевский, которого она никогда не видела и лично не знала, как и в былые годы, становится для нее добрым гением.
Наутро после знаменательной встречи Богдан подробно излагает в письме к матери уже известные нам отзывы о творчестве Марко Вовчка и вещие слова Чернышевского: «Ее еще не оценили — разве это редко бывает? Разве громкая известность — порука внутренней полезности или прекрасности сочинений? Придет время — нас с ней, может быть, и не будет тогда в живых, — когда ее вспомнят». Богдан передает требование Чернышевского напомнить Марии Александровне о ее высоком призвании: «Вы говорите, что опа очень больна? А пусть все-таки попробует и больная».
«Голубушка моя, попробуй, пересиль себя, — упрашивает ее Богдан, — не обращай внимания на кружковые литературные сплетни!..Хорошая моя, будь добра, принимайся за работу! Твой ум не утратил свою остроту, твоя душа по-прежнему светла и чутка. Ты можешь хорошо писать, я в этом глубоко убежден. Сколько уж раз я это говорил! А теперь такая поддержка, как мнение Николая Гавриловича».
Растревоженная Мария Александровна долго отмалчивается и, наконец, 10 сентября просит Богдана передать Чернышевскому благодарность за доброе участие и сообщить следующее: «Что касается до работы где-либо, то впечатления последних лет были таковы, что пропала всякая охота иметь дело с заправилами и явилось желание бежать от них и от своих товарищей по работе. Столько тяжелого пришлось пережить, столько гадкого увидеть, что самая мысль опять войти в эту среду неприятна. Опять услыхать эти подлые голоса и представить себе, хотя бы издали, все подлые улыбки, противно, — трудно выразить, до чего противно».
Но лед тронулся. В том же письме она робко спрашивает, не пожелает ли Николай Гаврилович представить работу одного начинающего писателя в «Русскую мысль». Борясь с собой, она выдает свои новые рассказы за опыты начинающих сочинителей — «Д-ра Приймы» и некоего «Дмитриева», устраивая Богдану настоящие головомойки, когда он шутливо предлагает присвоить этим неведомым авторам псевдоним Марко Вовчок. И эта мистификация, якобы не снимавшая зарока с ее погребенного имени, продолжалась более трех лет!
Откликаясь на просьбу Чернышевского, она достает из-под спуда и отправляет в Астрахань уцелевшие письма Добролюбова, которые он хочет включить в книгу биографических материалов о своем покойном друге вместе с ее воспоминаниями. «Если вы пожелаете привести что из моих воспоминаний в печати, — предупреждает она Чернышевского, — то, прошу вас, не выставляйте моего имени. Читателю все равно, чьи воспоминания, если вы их приводите, а мне одна мысль видеть опять это имя, правильнее, кличку в печати невыразимо тягостна».
В книгу Чернышевского «Материалы для биографии Н. А. Добролюбова» (1889) входит лишь небольшой отрывок из письма Марко Вовчка, где говорится о незабываемых встречах в Неаполе, и пять писем к ней Добролюбова. Имя писательницы прикрыто инициалами Б. Н. И. Обещанные воспоминания, по-видимому, так и не были посланы.
В этот же период Чернышевский облегчает существование Богдана переводными работами и хлопочет об издании Полного собрания сочинений Марко Вовчка, неоднократно обращаясь по этому вопросу к Барышеву, управляющему фирмой К. Т, Солдатенкова. Он обещает даже в отступление от своей программы написать сопроводительную статью в виде критического обзора «движения людей в беллетристике» 1860— 70-х годов, чтобы на общем фоне уяснилось истинное значение и роль Марко Вовчка в истории русской литературы. К сожалению, замысел не удалось осуществить: проектируемое издание оттягивалось из-за отъезда Солдатенкова за границу, а потом, когда дело сдвинулось с мертвой точки, Николая Гавриловича не стало…
1887 год — год возобновления заочного знакомства с Чернышевским — знаменует собой начало нового этапа в биографии Марко Вовчка.
Она возвращается к литературной деятельности!
ТРЕВОЖНАЯ СТАРОСТЬ
Годы пребывания в Богуславе и Хохитве и частые поездки в Киев снова сближают писательницу с украинской народной жизнью и культурной средой. При всем старании сохранить «инкогнито» ее адрес узнают не только киевские литераторы, но и Франко, живущий в закордонном Львове. «Выдать» ее мог старый друг по Киеву, ярый коллекционер и поклонник Шевченко Ф. Дейкун, с семьей которого восстановились дружеские отношения.
Возникает и переписка с издателями. Недовольная тем, что ее убежище известно даже Горбунову-Посадову, руководителю основанного Толстым московского издательства «Посредник», она просит его обращаться к своему «уполномоченному», г-ну Лобачу в местечке Богуслав Киевской губернии, так как уезжает «надолго за границу». Однако писательница охотно предоставляет «Посреднику» право на безвозмездное издание для народа четырех рассказов — «Павло Чернокрыл», «Два сына», «Горпина» и «Одарка». Выпущенные отдельными книжками, они получают широкое распространение. Немного позже Комитет грамотности издает и рекомендует для народного и детского чтения, «как верные картины недавнего прошлого», «Козачку», «Горпину» и «Одарку». О Марко Вовчке снова заговорили в печати. Ее имя выходит из забвения.
Теперь она может заниматься своими делами, разбирать старые рукописи, обдумывать новые рассказы. Самочувствие улучшилось, болезненный Боря вырос и окреп и не требует неусыпного надзора. Наученная жизнью, она воспитывает своего младшего по тщательно продуманной системе. Он готовится в реальное училище, изучая, кроме того, столярное и переплетное ремесло, земледелие и садоводство. «Можешь себе представить, — пишет она Богдану в конце 1888 года, — что Боря уже свободно читает французские книги. Это меня очень радует. И я, значит, могу еще что-нибудь сделать».
Кончаются мытарства Богдана. Он добивается перевода в более обжитой поселок Черный Яр, куда приехала его вторая жена Е. П. Голубовская (с ней он прожил до конца дней), затем — в Астрахань, где успешно сотрудничает в «Астраханском справочном листке». Зарабатывает, правда, гроши, но зато приобретает журналистские
