Ломоносов. Спросите у сих юношей, они ответят вам.
Де-Рюшампи (после молчания). Я, пожалуй, спрошу. У меня, видите ли, приготовлено несколько кораблей с железом. Господин министр, интерес понятный?
Иконников. Еще бы! Но я не изобретатель. Шелех может ответить вам! Но как ему отвечать о том, во что вы не верите?
Де-Рюшампи. А во что я не верю?
Иконников. В открытия, которые сделал тот же Ермола Шелех.
Де-Рюшампи. Мне отрицать открытия, когда они отражаются на ценах мирового рынка?
Люкке. И, кроме того, видные ученые Европы подтверждают!
Иконников. А! И вы, академик Люкке, закупали железо?
Люкке (вздохнув). Всеобщее увлечение! Архивариус! Перо! Протокол! Я подписываю. (Пишет.)
Иконников. И вы, фон-Винцгейм, хотите подписать?
Фон-Винцгейм. Что поделаешь? Русское железо пользуется в Европе большим спросом. Перо, я подписываю!
Тауберт (свирепо, Люкке). Глупцы, предатели!
Люкке. А вы, Тауберт, контрабандист! Вы через Кенигсберг запрещенные к вывозу товары вывозили!
Ломоносов (писарям). Вот сие записать.
Тауберт. Я тебе покажу записать!
Тауберт бросается на Ломоносова, хватает его за горло. Нарышкина вскрикнула, Разумовский смеется. Ломоносов без труда оттягивает руку Тауберта, сжимает ее и бросает его на пол.
Ломоносов. Буде баловаться-то, болван.
Иконников. Адъютант! Помогите Тауберту покинуть конференцию!
Тауберт. Как, мне, зятю Шумахера?
Иконников. Да, представьте, вам.
Тауберта уводят.
Уитворт (взволнованно, Иконникову). Господин министр! Покажите мне ученого, необыкновенно быстро решившего важнейшую задачу: «улучшить качество кож в пять и более раз».
Иконников. А вы разве, сэр Уитворт, подписали протокол?
Уитворт. О, это пустяки! (Подписывает.)
Иконников. Калина Судьин!
Калина Судьин (звонко). Здесь мы!
Из-под арки выходят Калина Судьин и Анкудин Баташ, одетые по-городскому и не без щегольства. Они несут куски кож.
Ломоносов. Подойди поближе, Калинушка.
Калина. Михайло Васильич! Я свой авантаж знаю. Им оттуда на меня импрессия лучше. (Кланяясь Уитворту.) Сэр?
Уитворт (кланяясь, с недоумением). Сэр!
Калина. Сэр, эти кожи выделаны по моему способу. Юфть начал было со мной изучать Анкудин Баташ, но отошел.
Баташ. Я по узорной коже двинулся.
Уитворт (тыча пальцем то в Калину, то в кожи). Этот? Эти? Такие кожи — этот… мальчишка?..
Калина. Химия, сэр. Химия суть подражательница естества, и она столь же пространна, как сама природа. Химия разрушает или растворяет — и паки оживляет, и превращает в новое творенье природы!..
Уитворт. Ах, сэр! Я объелся теорией. Скажите лучше скорее, сколько времени вы дубили этот сорт юфти?
Калина. Этот сорт юфти, сэр, прежде старики дубили от осьмнадцати месяцев до двух лет, сэр. А теперь, сэр, самое большое дубим мы ее, с помощью химии, в срок от пятнадцати дней до двух месяцев.
Уитворт. В двенадцать раз сократили срок дубления? Боже!.. И сколько же вы таких кож заготовили, сэр?
Калина вопросительно смотрит на Иконникова. Тот кивнул.
Калина. К концу нонешнего года, сэр, заготовили более мильона штук.
Уитворт. Более миллиона штук юфти? А цена им, цена, сэр?
Калина. Да как обещали, раз в пять дешевле прежних.
Уитворт. Мои скупленные кожи в пять раз дешевле?!
Люкке. Умоляю, сколько выплавлено железа?
Иконников. Шелех! Сколько вы там выплавили железа?.
Шелех (посмотрев в бумаги). Три миллиона пудов.
Люкке, Уитворт, Де-Рюшампи. По цене?
Шелех. По цене втрое дешевле прежней.
Люкке. Я разорен!
Уитворт. Господа, мы все разорены… (Калине). Поддержите меня, сэр… (Студенты отводят его к креслу, и он повисает на нем.)
Академики, толкая друг друга, бросаются подписывать протокол.
Миллер. Когда сопротивление бесполезно, то глупость (указывая на Люкке) волнуется, бессилие (на де — Рюшампи) — жалуется, низость (на Шумахера) — изворачивается и лишь одна мудрость (на себя) — покоряется. Я подписываю! (Подписывает.)
Нартов. Граф Кирилл Григорьевич, дай старику сказать.
Советник Нартов в старомодном темном кафтане, в бархатных сапогах, опираясь на палку, медленно идет к Ломоносову.
Разумовский (Иконникову). Советник Нартов, изобретатель, учил Петра токарному искусству.
Иконников. Знаю Андрея Константиновича, знаю.
Нартов. Учил Петра Великого? Кого учить! Он сам учил всех, и здорово учил. (Указывая на академиков.) Вот этих бы он поучил — дубиной. Зазнались, заелись… Ай-яй-яй… (Студентам.) Стоял я не раз с Петром и у токарного станка. Рука у него горячая, возьмет когда да поведет не так… а я его поправлю. Потом свои-то руки уберешь, и будто железо раскаленное держал. Вот это — рука! У Ломоносова такая ж. И дай бог вам такие руки! Прими поклон, Россия молодая.
Голоса. Слава Нартову. Слава Ломоносову!
Теплов (подавая протокол Разумовскому). Великий восторг всех обуял! И на вашем лице, ваше сиятельство, зрю то же самое. Извольте подписать. Награды и звания изобретателям я тоже обозначил. Металлурга Петера Алексеева я думал бы в профессоры: троих — Шелеха, Пиленко, Укладника — в адъюнкты, остальных же…
Крашенинников. Ваше сиятельство! Я много путешествовал и часто в путешествиях, когда я думал о дорогих сердцу местах, виделась мне Москва, и виделось мне открытое благодаря неустанным хлопотам Михаила Васильевича здание Московского университета!
Голоса. Создателю Московского университета слава!
Крашенинников. И виделось оно мне в веках лучшим и прекраснейшим зданием мира! Посему, ваше сиятельство, мы ходатайствовали, чтоб первый и любимый ученик Ломоносова, поэт и философ Николай Поповский был назначен профессором Московского университета.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
