– Весело живете, товарищи.
Товарищи... До сих пор не придумаем достойного обращения к незнакомому человеку.
– Ну что же... Пейте «декамевит», очень хорошие витамины... Питье горячее...
– Горчичники можно? – спросил Петя.
– Можно горчичники, – приветливо позволил доктор.
– А банки?
– Банки? И банки можно... Через день.
Они вышли в коридор. Молодой человек торопился.
– Это воспаление? – негромко спросил Петя.
– Оно самое, – кивнул врач.
– Что ж вы уколы не прописали? – так же тихо и напряженно спросил Петя.
– А что – уколы, что – уколы, дорогой мой? Ну, пропишу. Старушка угасает, смотрите на обстоятельства трезво. Пожила она дай бог нам с вами. Что поделаешь, когда-нибудь биография кончается.
Странно, что он латынью не фигуряет, такие любят ввернуть какую-нибудь «сик транзит глория мунди». Тем более что его этому обучали.
– Пропишите антибиотики, – процедил Петя, изнемогая от желания зажать в пальцах докторский нос и макнуть разочек вниз. – Больного надо лечить!
– Надо, надо, – согласился молодой человек неприязненно. – Когда в этом смысл есть. У вашей старушки к воспалению еще букет сирени – и астма, и сердечная недостаточность... Ну, заколем ее... Она неделю еще протянет. Дайте человеку спокойно умереть. Она вам кто – бабушка?
– Дедушка, – кротко ответил Петя, бледнея. – Выпиши антибиотики.
– А что это вы здесь, собственно, приказы мне отдаете?
Петя взял его за отвороты халата, потянул на себя. Доктор качнулся, но на ногах устоял и не стал хватать Петю за руки, только сказал со спокойным красным лицом:
– Не понял! При чем тут мой халат?
Получалось действительно глупо: они стояли вплотную друг к другу, и Петя, забрав в трясущиеся кулаки отвороты белого халата, тянул его вверх, к докторским ушам. Губы прыгали, и он ничего не мог с собой поделать. Несколько секунд врач смотрел на эти прыгающие белые губы, потом сказал:
– Успокойтесь. Не мните халат. Я выпишу рецепт.
И, выписывая рецепт на штабелями сложенных брикетах скульптурного пластилина, сухо проговорил, не оборачиваясь:
– Имейте в виду: вам необходимо лечиться. У вас полное истощение нервной системы...
Минут десять, томясь в покорной неподвижности, Нина разглядывала в окно растрепанное воронье гнездо на развилке старого клена. Гнездо стало вороньим недавно, этой весною, а в прошлом году его заселяла семейка двух скандальных грачей. Вероятно, гнездо было птичьей гостиницей. Вороны хлопотливо подправили его, подсобирали щепочек, веревочек, всякого полезного сора – растроганная Нина в период строительных работ даже выносила на балкон обрывки газет, лоскутки, проволочки, – все это немедленно расхватывалось воронами. По-видимому, ожидались воронята.
– Странно, – наконец проговорила она, отрывая от окна взгляд. – Нет, я совершенно не понимаю его. То, что он ненавидит старуху, ясно с первого взгляда.
Матвей молчал. Его рука покружила над палитрой, замерла на секунду, наконец кисть клюнула змейку охры, толстый крендель белил и стала смешивать их.
– Всегда завидовал людям, которым понятна чужая жизнь, – наконец сказал он.
– Нет, я нарочно вчера наблюдала! – воскликнула она запальчиво. – Говорю тебе – он без ярости не может слышать ни одного ее слова! Одна только ругань и взаимные оскорбления. А потом старуха задремала, и, знаешь, мы вдруг разговорились. Впервые. Это было очень неожиданно: откуда что взялось – и голос мягкий, и даже лицо как-то разгладилось, эта желчная гримаса на губах куда-то пропала... Он рассказывал о своем городке. Домик описал очень живописно. Как они с матерью кур держали и он, мальчишкой, продавал их на рынке, в белом фартуке. Очень смешно и трогательно рассказывал. Как на квартире у них много лет жил старичок скрипач. Он в их краях отсидел на полную катушку, а когда уже выпустили, побоялся климат менять. Так и жил до самой смерти, а Петю учил на скрипке играть... Насколько я понимаю, в этом городке было немало замечательной интеллигенции из бывших зэков...
– Повыше голову... Так.
– Библиотекаршу очень нежно вспоминал. Божий такой одуванчик дворянского происхождения. Она его мальчишкой приметила, привязалась и практически образовала, как он утверждает. Я поняла теперь, откуда у него эти странные архаизмы в речи, всякие «нуте-с, милостивый государь», «давеча» и всякое такое. Это не от шутовства, он мальчишкой их от божьего одуванчика перенял... Она его и гнала в столицу: «Учиться, Петя, учиться! Литература, театр, образование – в Москву, в Москву!» Потом старушка умерла, а он поехал в Москву, как она велела... Ну и почти сразу угодил в лапы другой бабки... Странная тяга к старухам, а?
Матвей вскочил, отошел к стене и несколько минут молча рассматривал этюд. Наконец уселся на табурет, как наездник садится в седло, и рука с кистью вновь закружила над палитрой.
Зазвонил телефон в прихожей.
– Сиди, – сказал Матвей с досадой. – Я подойду. – И, раздраженно вытирая о тряпку перепачканные пальцы, вышел из комнаты.
– Нина! – позвал он через мгновение. И, когда она приоткрыла дверь, добавил негромко: – Легок на помине. Просит прийти. Черт, только работу начали!
– Извините, бога ради, Нина, не хочу никого просить, кроме вас, – торопливо проговорил в трубке Петин голос. – Анне Борисовне прописали уколы, я обзвонил аптеки и разыскал это лекарство у козла на рогах. Нужно ехать, а оставить Анну Борисовну не на кого, ей хуже сегодня. И как назло, ни одного гостя... – И мимо трубки, нервно: – Ваше мнение на сей счет никого не волнует!.. Простите, Нина, это не вам...
«Ну ясно – кому», – подумала она и сказала:
– Петя, я поняла. Минут через тридцать буду.
– Можно через час, я успею. Аптека до восьми...
Она опустила трубку, оглянулась на мужа и молча развела руками.
Уже одетый, но без шапки, Петя торопился домести пол, то и дело подбегая к плите – проверить, готов ли суп.
Старуха следила за его суетливыми перебежками и каждое движение сопровождала едкими замечаниями. Дышала она с трудными хрипами, откидываясь на крутые подушки за спиной, но черные глаза по-прежнему замечали все.
– Петя, езжайте, я присмотрю за кастрюлями, – сказала Нина, снимая пальто. – Не хлопочите.
– Вы посягаете на Петькины святыни! – тяжело дыша, проговорила старуха.
Петя воскликнул с мученической гримасой:
– Боже мой! Усните.
– И желательно, вечным сном...
Ведь она умирает, подумала Нина с горечью, что ж он так груб...
– По поводу вечного сна, – продолжала старуха. – Что за странные дозы касторки выпускает наша фармацевтическая промышленность? Раньше, в доброе старое время, была мать-касторка. Выпивали полбутылки и страшно веселились. А вчера Петька притащил из аптеки какие-то капсулки с ноготок. Не касторка, смех один. Вообще предвижу – перед смертью мне придется много смеяться, вместо того чтобы думать о серьезных вещах... В коридоре Петя сказал вполголоса:
– Просто не знаю, как вас благодарить. Там, возле раскладушки, баллончик с аэрозолью. Давайте ей вдохнуть время от времени.
– Петя, она страшно изменилась всего за день.
Его руки, застегивающие молнию на куртке, замерли на секунду, потом рванули замок до горла.
– Вздор! – И резкий звук его голоса, и неприязненное выражение лица не вязались с тем, каким Петя был всего минуту назад. – Что вы каркаете, как... как эти все! – И добавил спокойней: – Я ее не из таких передряг вытаскивал... Пять лет назад у нее было крупозное воспаление легких. Ее все похоронили. Все эти драгоценные любимые друзья. Сева, с его предусмотрительностью, венок уже бежал заказывать... – Он нахлобучил старую шапку, поежился и сказал уверенно: – Через три недели она поднимется.
Нина смотрела на этого странного человека. Похоже, Петя не только был уверен в том, что старухе суждено прожить сто пятьдесят лет, но и желал этого. А между тем прописка его была уже оформлена. Так что, при его-то нетерпимости к Анне Борисовне, Петя мог бы, мягко говоря, спокойнее обсуждать вопрос ее близкой кончины.
– У меня есть знакомая медсестра, – сказала Нина, отводя взгляд от его ввалившихся желтых глаз. – Могу договориться насчет уколов.
– Спасибо, я сам делаю Анне Борисовне уколы. Уже много лет раз в полгода я колю ей полный курс витаминов. – Он отворил дверь, но с порога вдруг обернулся и добавил, будто вспомнил: – Спасибо, Нина, вы хороший товарищ.
...Анна Борисовна смотрела в окно, в ровное серое небо, покачивающееся на дырявых ветвях. Нина стояла сзади, видела седые кудри на примятой подушке и думала о том, что, когда она только родилась, Анне Борисовне было уже шестьдесят лет...
– Я привязана к этому длинному, – спокойно проговорила вдруг старуха. – Не смущайтесь, Нина, я знаю, что вы здесь. Это я вам говорю. Садитесь рядом... – Она помолчала, отдыхая, хрипло и часто дыша, потом повторила медленно: – Привязана к этому длинному... Каждый человек своими руками лепит сюжет своего романа... Только не у каждого хватит мужества признать, что он не главное действующее, а эпизодическое лицо...
