далеко за пределы спортивной борьбы.
Оглядываясь по сторонам, Манфред сардонически улыбался. Англичанин Макмиллан сказал, что их национализм – первый в Африке. Если он прав, то вот один из важнейших племенных ритуалов, который объединяет африкандеров и делает их единым целым. Никакой чужак не в состоянии понять значение игры в регби для их культуры. Конечно, игра зародилась в английских школах почти сто пятьдесят лет назад, но, сухо подумал Манфред, была слишком хороша для rooinekke; лишь африкандеры способны понять ее и развить весь ее потенциал.
К тому же назвать регби игрой все равно что называть игрой политику или войну. Это нечто большее, в тысячу раз большее. Сидеть здесь среди своих, сознавать себя частью общего духа африкандерства – все это вызывало у него такое же религиозное чувство, какое он испытывал в соборе Голландской реформированной церкви или когда был частью толпы, собирающейся у мощного памятника воортреккерам, который стоит над городом Претория. В день обетованный его народ ежегодно собирается здесь, чтобы отметить победу, которую Всемогущий даровал им над королем зулусов Дингааном в битве на Кровавой реке.
Как полагалось в таком случае, Манфред надел зеленый, вышитый золотом блейзер с изображением летящей антилопы-прыгуна на кармане и надписью «Бокс 1936» под ней. Неважно, что пуговицы больше не застегиваются на его располневшей фигуре: Манфред носил эту одежду с гордостью.
Гордость его многократно усилилась, когда он посмотрел на поле. Трава было обожжена морозами ранней зимы, но солнце высокого вельда придавало всему прозрачную ясность, и Манфред мог во всех подробностях разглядеть фигуру любимого сына, стоявшего в центре поля.
Великолепный торс Лотара Деларея больше не был скрыт синим шерстяным костюмом, который он обычно носил; тонкое трико лишь подчеркивало его фигуру, так что отчетливо выделялись мощные мышцы груди и живота. Голые ноги – крепкие, длинные, красивые, а шапка коротко подстриженных волос, светло-медных, горит огнем на ярком солнце высокого вельда.
Лотар медленно, словно на молитве, опустил голову, и на трибунах воцарилась тишина. Все сорок тысяч зрителей замолчали, а Лотар в полной сосредоточенности свел темные брови.
Он медленно, как вздымает крылья сокол, начинающий полет, поднял руки к плечам – невероятно изящный жест, – приподнялся на цыпочки, так что напряглись и изменили форму крупные мышцы икр, и побежал.
Он бежал раскачиваясь, как охотящийся гепард, высоко поднимая колени и бросая вперед весь корпус. Из-под его шиповок назад летели клочья травы, и в тишине трибун туда, где сидел Манфред, доносилось его тяжелое дыхание в такт шагам.
Кожаный мяч, блестящий, овальный, стоял вертикально. Лотар, приближаясь к нему, все ускорял шаг, тем не менее сохраняя абсолютное равновесие. Удар стал продолжением длинного мощного шага, правая нога точно в нужное мгновение выпрямилась, и тяжесть понесла Лотара вперед, так что носок его ноги вытянулся, как у балетного танцовщика, и оказался высоко над головой, а руки разлетелись, поддерживая удивительное равновесие. Удар деформировал мяч, но в полете он вернулся к прежней форме и по высокой траектории полетел к двум высоким белым столбам в конце поля. Мяч не крутился и не кувыркался, он летел устойчиво, как оперенная стрела.
Но зрители испустили тревожный хриплый вздох: мяч уходил направо. Высоко подброшенный ударом, он пролетит правее столба… Манфред вместе со всеми сорока тысячами в предельном внимании вскочил на ноги.
Промах будет означать позорное поражение, а вот если мяч пролетит между столбами, это победа, славная и желанная победа с перевесом в одно очко.
Мяч поднимался, вот он взмыл над защищенным пространством, и его подхватил ветер. До того как побежать, Лотар изучал флаги на крыше трибуны, и теперь ветер повернул мяч, но недостаточно, о боже, почти недостаточно. Но, достигая высшей точки траектории, мяч постепенно утрачивал разгон, и когда он замедлил движение, ветер взял верх, изогнув траекторию полета круче влево, и стон Манфреда перешел в радостный крик: мяч пролетел точно между столбами, задев белый поперечный брусок, и сигнал судьи оповестил о конце матча.
Друг юности Манфреда Рольф Стандер колотил его по спине, поздравляя:
– Старина, я говорил тебе, он будет настоящим прыгуном, точно как его папаша!
На поле Лотара окружили товарищи по команде и обнимали его, а с трибун устремились толпы поклонников.
– Пошли, спустимся в раздевалку.
Манфред взял друга за руку, но пройти оказалось не так-то легко. Через каждые несколько шагов их останавливали поздравляющие; Манфред улыбался, пожимал им руки, принимал поздравления. И хотя это было частью его жизни – сама его душа питалась восторженными похвалами и огромным уважением, которое проявляли к нему все, даже самые богатые и знаменитые, – сегодня Манфреда раздражало, что его задерживают на пути к сыну.
Лотар был в центре толпы обнаженных молодых людей, которые пели и по-товарищески боролись, но, увидев отца, вырвался и сразу подошел к нему, одетый только в испачканные травой шорты; его великолепное тело блестело от пота, в руке он сжимал коричневую пивную бутылку. Лицо его светилось от радости и сознания собственного достижения.
– Сын…
Манфред протянул правую руку, и Лотар радостно схватил ее.
– Сын, – повторил Манфред, но голос изменил ему, и глаза затуманились от гордости. Он потянул сына за руку, прижал к груди и беззастенчиво обнимал, пот Лотара запятнал его рубашку, а товарищи по команде радостно вопили.
Втроем: Манфред, Рольф Стандер и Лотар – они ехали домой в министерском «кадиллаке». Они были счастливы, как школьники, улыбались и подталкивали друг друга, пели старые непристойные песни регбистов. Когда остановились на светофоре, прежде чем повернуть на шоссе Яна Сматса, которое через тридцать миль холмистого высокого вельда понесет их в Преторию, среди машин опасно замелькали два черных мальчика; один из них через боковое стекло «кадиллака» посмотрел на Манфреда, нахально улыбнулся и протянул экземпляр «Мейл»; на руке у него лежала пачка таких газет.
Манфред собирался нетерпеливым жестом прогнать его: «Мейл» – английская газетенка. Но тут он увидел заголовок: «Апелляция отклонена: убийца Гай Фокс будет повешен», опустил боковое стекло и бросил мальчишке монетку.
Газету он передал Рольфу Стандеру, кратко приказав:
